Виктория. Искусство жить без нижнего белья и угрызений совести - Екатерина Каляева

Я тут же набрала Андрею. Знала, что у него сегодня отсыпной после ночной смены, но все равно позвонила.

– Что тебе сказала Ева? – выпалила я, как только он взял трубку. Я решила, что приветствия ни к чему.

– Чего? Кому?

– Еве. Моей сестре. Когда ты последний раз с ней общался?

В трубке повисла пауза.

– Месяцев пять-шесть назад видел ее в больнице один раз. Понятия не имею, зачем она приходила. Может, справки какие взять. А что?

– О чем ты с ней разговаривал?

– Я с ней не разговаривал. Она меня вообще не заметила, мне кажется.

Андрей молчал.

– Скажи правду.

– Да чего ты от меня хочешь-то?

– Хочу знать, что она тебе сказала? Сама бы спросила, но она не берет трубку и не отвечает на мои сообщения. Написала, что уже все сказала моему приятелю. А у меня больше приятелей нет!

– Бред какой-то. Зачем мне от тебя что-то скрывать?

Я села в кресло и уставилась в окно. Я не понимала, кому верить.

Ситуация казалась мне немного безвыходной. Сестра меня ненавидит. Если я хочу заставить ее говорить, придется припереть ее к стенке лично. А зачем? Ну приеду я обратно в Россию, и что? Что это поменяет? В чистоте диагноза я убедилась. Не вижу смысла продолжать бороться. Просто не за что. Есть вещи, которые я могу изменить. А есть те, которые остается только принять. Я не могла изменить отношение Евы к тому, что произошло. Но могла продолжать жить сама. Я была не виновата. Я сделала все, что от меня зависело, и была готова двигаться дальше.

Когда Бенха позвонил, я уже собиралась спать.

– Ты дома?

– Да.

– Я скоро буду.

Бенха так запыхался, что не смог даже сразу начать говорить. Просто схватил меня за руку. Крепко. Потом наконец выдохнул и произнес:

– Ева сказала, что у вашего отца была аллергия на какое-то обезболивающее. Ты была не виновата.

– Ева?

Я смотрела на Бенху в упор, сдвинув брови. Он молчал. Понимал, что я и так все прекрасно расслышала.

– Нет.

Хоть мой ответ и был однозначным и подтвержденным документально, что-то заставило меня засомневаться в собственной правоте.

Семь месяцев назад

В ординаторской было тихо. На часах доходило десять. Я только что закончила вечерний обход и собиралась немного отдохнуть. День выдался спокойный. Операций не было. Да и тяжелых больных осталось только трое. Сегодня ночью дежурила я. Андрей тоже дежурил в своем отделении. Пойду поболтаю с ним. Пусть хоть меня развлечет – сделает хоть что-то полезное. В отделении стоматологии и челюстно-лицевой хирургии ночью все равно делать нечего. Разве что какие-нибудь байкеры или другие лихачи с автострад попадутся.

Я переодела халат и пошла к холодильнику, чтобы взять с собой сырники, оставшиеся у меня с обеда. Проходя по коридору, встретила медсестру.

– Я вернусь минут через сорок.

– Хорошо.

В стоматологии было спокойно. Длинный коридор со светло-зелеными стенами привел меня в кабинет Андрея. Он заполнял карты.

– Я пришла тебя кормить.

– Пораньше бы, – недовольным и слегка хриплым голосом отозвался Андрей.

– Ты еще жалуешься? – усмехнувшись, сказала я. – Могу унести обратно.

Мы сидели и болтали о какой-то ерунде. Вроде бы обсуждали прошедший день рождения его жены и нашего общего знакомого, получившего ожог при неудачном прыжке через костер.

Вдруг в коридоре послышались шаги. Очень частые, вскоре перешедшие на бег. Андрей встал и накинул халат. Кого-то привезли. Его выход.

Я медленно встала со стула и потянулась.

– Ну ладно, иди, заштопывай. Потом доешь.

Поправила халат и стала неторопливо переплетать косу. Я-то никуда не спешила.

Андрей сделал последний глоток чая и уже собирался направиться к двери, как ее распахнули снаружи.

На пороге стояла дежурная медсестра из моего отделения.

– Виктория Сергеевна!

Я удивленно на нее уставилась.

– Ты чего не позвонила?

– Там ваш отец.

Кажется, я преодолела три этажа меньше, чем за минуту. Бежала по лестнице. Ждать лифт было не вариант. Да я бы там с ума сошла, пока он ехал.

Я влетела в приемник со скоростью пули. Отец был едва в сознании. Говорить не мог совсем. У меня все внутри разом похолодело.

– Вик, подозрение на тромб, – сказал дежурный кардиолог.

– Почему сюда? Почему не в пятую?

Там были отличные врачи. Отец и сам там работал последние тридцать с лишним лет.

– Нельзя. Долго. Не доедет, – отозвался фельдшер из скорой. – Там надо срочно на стол.

– У нас врача нет.

– А ты кто?

Я обернулась. Позади стоял Андрей.

– Стоп. У нас же сегодня был форум в больнице. Там с моего потока врач выступал. Он еще здесь. Я видела. Встретила его сейчас в коридоре. Он практикует. Работает, только не помню, в какой больнице.

Я понимала, что говорю сама с собой.

– Вик, ты в своем уме?

Андрей был резок в своем тоне.

Я посмотрела на отца. Потом на Андрея. Холодный пот выступил у меня на лбу мгновенно.

– Везите в операционную. Я иду.

Я снимала халат на ходу.

– Что уже вкололи?

– Гепарин и диклофенак.

– Делаем флебологию с контрастом. Бери кровь на свертываемость.

Я раздала задачи и стала готовиться к операции.

Анестезиолог был уже на месте. Спрашивал меня о противопоказаниях. Я перечислила все, что знала. А если быть точной, почти ничего.

Я не успела довести коронарографию и стентирование (хирургическое лечение острого инфаркта миокарда) до конца. Показатели стали нещадно падать, и спустя несколько минут мне не оставалось ничего, кроме как констатировать смерть.

У отца был тромб в коронарной артерии и, как следствие, острый инфаркт миокарда. Во время операции возникла острая сердечно-легочная недостаточность. Как и положено, были изучены абсолютно все органы и системы. Сердце исследовалось послойно, в том числе коронарные артерии, в которых оценивают наличие тромба и некроза мышцы миокарда, из-за которого произошел инфаркт.

Врач, который делал вскрытие, подтвердил мой и без того очевидный диагноз. Констатировал, что причиной смерти послужила закупорка коронарной артерии.

Наши дни

Я помнила наизусть весь перечень препаратов, которые отцу вводили перед выполнением коронарографии, чтобы выполнить операцию на сосудах сердца. Как правило, о таких вещах, как наличие аллергии, перед операцией спрашивают у пациента или его родственников. Перед местной анестезией проводят пробы, но даже это не всегда предостерегает от анафилактического шока. В таких случаях не удается определить причину сразу, тем более в острой тяжелой ситуации, в условиях