Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин
За свою жизнь столько не думал.
Раньше, бывало, подымется часа в четыре и топчется в непросторных своих притонах, обихаживая скотину. Верный давней привычке, он и теперь встаёт спозаранку, гадая, чем бы занять тоскующие пуки.
Всю жизнь будто кто через колено переломил.
И у Сидора, хозяина этой жизни, тоже не всё гладко.
Вернулся в свой крестовый дом – жилым не пахнет: один- одинёшенек.
Почти следом за ним пришёл Сазонов. Оглядел холостяцкую избу внимательными, всё понимающими глазами, поморщившись, сказал:
- Нехорошо тут у вас... Идёмте ко мне! Дело есть.
Он слышал разговор у Яминых и, едва Гордей улёгся, вышел, будто по нужде.
Взяв Пермина за плечо, повернул его к своему дому. Сидора трясло.
- Э-э, да у вас, наверно, лихорадка! А вы на ногах! – зажигая семилинейку[4], покачал головой Сазонов. – Сейчас чайку заварю. Раздевайтесь! – подталкивая гостя, построже пригласил он. Выйдя в другую комнату, приготовил чай и вернулся с двумя кружками. Пермин глотал чёрную огненную жидкость, выплясывая по краю посудины зубами.
Сазонов отвернулся, закурил.
- Странно живём, а? – задумчиво произнёс он, глядя на собеседника из-под всегда полуопущенных век. – Ведь одно дело делаем, а каждый сам по себе...
Сидор в последние месяцы и впрямь жил как-то странно. В его большом доме давно уже поселилась безликая, но глазастая и нахальная скука. Сидор бежал от неё к людям. Люди бежали от него.
Вокруг всё было неясно, настороженно. Даже разговоры велись с опаской. Нестерпимо хотелось сойтись поближе с односельчанами. Но, видимо, это сближение началось или слишком рано, или слишком поздно. Чем искреннее был он в своих стремлениях, тем недоверчивее и замкнутее становились они, обижая его подозрительностью. Их память стойко восставала против его тоски. Чтобы заглушить эту проклятую тоску, он готов был головою биться о стену, не умея отыскать лаза в темноте.
Вот и ныне заглянул он к Ямину не скандалить. А перешагнул порог – сорвался, наговорил того, о чём забыть хотел.
Так вот и с другими получается.
Не потому ли одиночество всё крепче сжимает его своими клещами, хоть он и не должен быть один, и ненавидит оставаться один. Но одиночество пришло, и Сидор бессилен против него.
Рядом жили люди, с которыми он мог сойтись и держать совет, но гордость не позволяла.
Кто он? Неграмотный, тёмный мужик, которого волной выхлестнуло на поверхность. Сазонова он недолюбливал за его деликатную иронию, Камчуку не доверял.
Были ещё Фёкла и Науменко. Но с кем из них можно посоветоваться, поделиться сокровенным?
Науменко пил, а Фёкле и самой несладко приходится. Тоже одна: недавно дитёнка схоронила.
Оставалось положиться на самого себя.
Не полагаться же во всех случаях на Сазонова. Ему что? Он человек временный.
- Каждый сам по себе, – повторил Сазонов. – А надо бы наоборот. – И рассмеялся, встряхнув светлыми прямыми волосами. Смеялся он редко, но завлекательно: как ребёнка слушать хотелось. – Спешим, под ноги взглянуть некогда. – Потому и с дороги часто сбиваемся.
Сидор допил чай, успокоился.
- Согрелись? Я же говорил: чай лечит от всех болезней! На себе проверил, – похвалился Сазонов и вдруг вспомнил: – Я что хотел спросить вас... Вы к Ямину-то зачем заходили?
- Да так, по пути завернул.
- А – а, это хорошо. Подружились, значит? А мне говорили, что вы в ссоре...
- Тебе-то что?
- Просто интересуюсь. Ямин по-своему человек замечательный. Сейчас он на перепутье. Любой неосторожный шаг отпугнуть его может. А терять такого человека нельзя. Колхозу нужен.
- Знаю, что нужен.
- Значит, вы к нему заходили с добрыми намерениями?
Сидор помолчал.
- Ну как, отогрелись?
- В жар бросило.
- Теперь полежать надо. Ложитесь на мою кровать. Я кое-куда схожу. Вернусь утром.
- Ты как знаешь, что к Ямину я заходил? – спросил Пермин.
- А я за дверью стоял, когда вы... беседовали, – выходя, ответил Сазонов.
Грохнув по столу кулаком, Пермин уткнулся в ладони и долго и неподвижно слушал, как трепещет на виске неспокойная жилка.
Глава 11
Недавно отелилась Чернуха. По нескольку раз в ночь Гордей выходил в пригон проведать её. Телёнка отсадили и
