Дора Штурман - После Катастрофы
* * *
Авторы "Из глубины" находились в центре сокрушительного урагана и еще не успели осознать масштаба катастрофы.
Авторы "Из-под глыб" составляли свой сборник на грани того периода, когда еще можно было предупредить предстоящий удар радиоактивной махины о дно пропасти сознательными совместными усилиями власти и общества. Но власть оказалась невменяемой. А времени для медленных, внутренних, органично-духовных подвижек сознания миллионов людей недоставало уже и тогда.
После поражения революционной попытки 1905 года часть российской интеллигенции очнулась от страшного своего, столетнего уже, "недосыпа" (см. гениальную пародию Н. Коржавина на статью Ленина "Памяти Герцена"; Коржавин ее недооценивает, а зря). Авторы "Вех" высказали много глубоких мыслей, но к последним примешивалась немалая доля ретроактивного и перспективного утопизма. Большинство из них недостаточно отчетливо видело главную опасность (социализм, дефицит времени и, прошу прощения за банальность, пропасть между своим языком и языком масс). Никто из них не "опустился" (не поднялся) до того, чтобы увидеть союзника в Столыпине, в других государственных деятелях его типа. За исключением Кистяковского, они пренебрегали вторичной, на их взгляд, категорией права. Они отвернулись от революционерской практики и возвратились в естественную область обитания осмыслителей всего сущего, бывшего и предстоящего - в сферу мысли. Но парадокс уже тогда состоял в недостатке времени для работы только в этой сфере. Уже тогда надо было защищать нормальный ход жизни практически, в союзе с тем, что они все еще именовали реакцией.
Надо было реагировать на нарастающую революцию практически и общедоступно - они рефлектировали интеллектуально и рафинированно. Это не обвинение, а констатация: иначе и не могло быть.
Вторично мыслящая часть общества очнулась уже не от "великого недосыпа", а от Иродова избиения, от полувекового безжалостного затаптывания всего мало-мальски независимого (а заодно и зависимого). Нельзя забывать, что чудовищная власть, осуществлявшая эти смертоубийства, выросла из общих для нее и для большинства веховцев корней, но изменилась до полной неузнаваемости. Авторы "Из-под глыб", восстанавливая преемственность русской мысли, обратились к "Вехам". По сравнению с официальной советской словесностью "Вехи" представлялись откровением. Они и открывали пласты мысли, советской образованщине неведомые. При первом знакомстве ускользало, что авторы "Вех" за восемь лет до роковой революции ничего не сумели ей противопоставить. В том, что идеи "Вех" исторически не сработали, целиком обвинялась не принявшая их среда, а не (частично хотя бы) постановка самих идей. Это и естественно для неофитов, осваивающих запретные пространства мысли (запретное выступает синонимом истинного).
То, что и авторы "Вех" были больны многими хворями своего родового слоя российской интеллигенции, разгляделось не сразу. Статьи Солженицына в сборнике "Из-под глыб" несли уже в себе созревшие зерна его мыслей, того опыта, которого у веховцев не могло быть.
По сравнению с авторами первых двух сборников авторы "Из-под глыб" находились в совершенно особом положении. Они тоже принадлежали к интеллигенции. У них было высшее образование, а у некоторых - ученые степени. Но они постигали свою действительность и обретали опыт предшественников в совершенно непредставимых для отцов и дедов условиях. Они заново изобретали каждый велосипед.
Солженицын, нисколько не преувеличивая, писал в "На возврате дыхания и сознания" (повторю, дополнив):
"За десятилетия, что мы молчали, разбрелись наши мысли на семьдесят семь сторон, никогда не перекликнувшись, не опознавшись (выделено мною. - Д. Ш.), не поправив друг друга. А штампы принудительного мышления, да не мышления, а диктованного рассуждения, ежедённо втолакиваемые через магнитные глутки радио, размноженные в тысячах газет-близнецов, еженедельно конспектируемые для кружков политучёбы, - изуродовали всех нас, почти не оставили неповреждённых умов.
И теперь, когда умы даже сильные и смелые пытаются распрямиться, выбиться из кучи дряхлого хлама, они несут на себе все эти злые тавровые выжжины, кособокость колодок, в которые загнаны были незрелыми, - а по нашей умственной разъединённости ни на ком не могут себя проверить.
Мы же, остальные, до того иссохли в десятилетиях лжи, до того изжаждались по дождевым капелькам правды, что как только упадут они нам на лицо, - мы трепещем от радости: "наконец-то!", мы прощаем и вихри пыли, овеявшие их, и тот лучевой распад, который в них ещё таится. Так радуемся мы каждому словечку правды, до последних лет раздавленному, что этим первым нашим выразителям прощаем и всю приблизительность, и всякую неточность, и долю заблуждения даже бульшую, чем доля истины, - только за то, что "хоть что-то сказано!", "хоть что-то наконец!"..."
Для поколений, сформировавшихся умственно после Октября и бульшую часть жизни (тем более всю жизнь) питавшихся казенной умственной пищей (ведь даже и классика и переводы селекционировались), было подвигом сохранить стремление к истине, научиться отличать ее ото лжи. Мыслящим людям приходилось пробиваться сквозь тесную, с режущими уступами штольню. И сколько жизней повисло клочьями на ее стенах. А если не жизней, то изуродованных умов и поврежденных душ. Я не могу примириться с высокомерием тех (а они есть), кому либо обстановка и опыт семейные, либо собственная уникально ранняя проницательность уже в детстве и юности позволили не поддаться лжи. Ими все было понято так рано, что они отказываются видеть трагедию в жизни тех, кто постигал сущее с трудом или вовсе его не понял. Сегодня на улицах Москвы и на страницах российских газет мы видим, кто преобладал в поколениях 20-х годов рождения: ранние прозорливцы или слепые и обманутые.
Для Солженицына "Вехи" и "Из глубины", как и его собственные статьи в сборнике "Из-под глыб", явились лишь вехами осмыслительного пути. Не зная его публицистики и эссеистики, не обретя интереса к панораме "Красного Колеса", нельзя оценить того, что им сделано. Мыслители "Вех" и "Из глубины" обрели в нем продолжателя, но не эпигона. Он ничего не потерял из выполненной ими работы, но и не остановился на ими постигнутом. Вырваться из тюрьмы, осилить вколоченную в сознание ложь, вернуться к пройденному предтечами и наново, под другим углом зрения осмыслить, прощупать собственными руками множество нитей в узлах отечественной истории - много ли в истории мировой мысли таких примеров? Осталась самая малость: чтобы современники Солженицына его прочитали и поняли. Захотят ли? И успеют ли - вот в чем вопрос.
1994.
* В прошлом году сборники "Из глубины" и "Из-под глыб" рассматривались в опубликованном на страницах нашего журнала (в No 8) эссе Модеста Колерова "Самоанализ интеллигенции как политическая философия". (Прим. ред.)
1 Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 35, стр. 195 - 205.
2 Все цитаты из статей сборника "Из глубины" даются по изданию: "Вехи. Из глубины". М. 1991.
3 Кагал (на иврите) - общественность, публика, община.
4 См.: Штурман Д. Городу и миру. "Третья волна". Париж - Нью-Йорк. 1988.
5 Все цитаты из статей А. Солженицына, помещенных в сборнике "Из-под глыб", даются по изданию: "Из-под глыб". М. 1992.
6 Слово "информация" употреблено здесь в наиболее общем и точном смысле (все сигналы, циркулирующие в Системе).
7 Я бы сказала - выше десяти классов школы.
