Викентий Вересаев - К жизни (сборник)
Таня изумилась.
— Господи, Володя! Ну, над чем он может заставить задуматься? Ведь это просто банкрот — успокоившийся, присмиревший и трусливый. И ведь до чего он гаденько-труслив: у него даже не хватает мужества прямо отречься от прежних «мечтаний»…
— Не вижу у него трусости. Напротив, нужно было большое мужество, чтобы выступить с такою книгою. И ни от каких мечтаний он не отказывается, он восстает только против трескучих фраз.
Вегнер слегка покраснел и, пощипывая бородку, спросил:
— Но этого-то вы не будете отрицать, что он — филистер до мозга костей?
— Я этого не отрицаю, — поспешно сказал Токарев. — Но это нисколько не мешает быть его книге по существу глубоко верною. Филистерство остается при авторе, а в книге его все-таки больше настоящего, реалистического марксизма, чем в правоверном марксизме.
Таня насмешливо улыбнулась.
— Удивительное дело. Ты согласен, что он насквозь пропитан филистерством; как же это филистерство может не отражаться на самой сути его построений? Как будто филистерство — это так себе, маленький придаток, который не стоит ни в какой связи с остальным.
Спор разгорелся жестокий. Вмешались другие, и было столько мнений, сколько спорящих. Таня спорила резко, насмешливо, не брезгала софизмами и переиначиванием слов противника. Ее большие глаза с суровою враждою смотрели на Токарева и на всех, кто хоть сколько-нибудь высказывался за ненавистного ей Бернштейна. Было уж за полночь, в комнате стоял душный табачный дым, а в окна тянуло свежею и глубокою тишиною спавшей ночи.
Варвара Васильевна взглянула на часы и всполошилась.
— Господи, мне уж давно пора в больницу С двенадцати часов начинается мое дежурство, а теперь уж двадцать минут первого. Прощайте, господа!
Она поспешно надела шляпу, протянула руку Токареву.
— Приходите завтра, я с двенадцати часов буду свободна. — И быстро ушла.
— Ну, пора бы уж и спать, — сказал Токарев. — Правду говоря, голова трещит с дороги.
Он беспомощно огляделся: где его могут тут положить?
— Мы вам сейчас устроим постель, — сказал Шеметов и встал.
Таня опять стала милою и радушною. Она воскликнула:
— Нет, нет, не надо. У вас тут клопов много. Он у меня наверху будет спать, а я пойду ночевать к Варе. Пойдем, Володя.
По крутой лесенке из сенец они поднялись наверх. В крохотной комнатке было жарко от железной крыши и душно, как в бане. Книги и статистические листки валялись на полу, на стульях, на кровати. На столе лежала черная юбка. Таня поспешно повесила ее на гвоздь.
— Ну, вот тебе комната… Тебе не будет жестко спать? — спросила Таня и пощупала рукою свою кровать.
Токарев был приятно возбужден спором и общей атмосферой, от которой уж стал отвыкать. Он рассеянно ответил:
— Нет, ничего.
— Ну, спи… Прощай.
Таня пошла к двери. Вспомнила что-то и остановилась
— Да, вот что. Не возьмешься ли ты обделать тут одно дельце?
Токарев насторожился.
— Что такое?
— Видишь ли… Какое впечатление произвела на тебя Варвара Васильевна?
— Право, не могу сказать, — я ее слишком мало видел.
— Она очень живой человек и дельный. Между тем вот уж третий год киснет тут в Томилинске, в больнице, — отслуживает земскую стипендию. Ей положительно невозможно здесь оставаться, необходимо перетащить ее в Петербург.
— Ну, да… Но что же я тут могу сделать?
— Видишь ли, мне говорила Варя, ты знал в Петербурге ее двоюродную сестру Засецкую; она кончила на фельдшерских курсах двумя годами раньше Вари. Так вот, эта Засецкая теперь замужем здесь за членом управы Будиновским — либеральный земец, влиятельный человек. Познакомься с ними, они как раз третьего дня приехали на неделю из деревни. Ты человек солидный. Подействуй на Будиновского, уговори его, чтоб Варе сократили срок службы в земстве.
— Она что же, сама хочет этого?
— Ей ничего об этом и говорить не нужно. Она такая щепетильная, ни за что не согласится.
— Вот странно. Какое же мы имеем право без ее разрешения хлопотать за нее?
— Ах ты, господи! — Таня досадливо передернула плечами и быстро прошлась по комнате. — Ну, я не знаю, — как хочешь, а здесь ей невозможно оставаться. Я прямо не могу с этим примириться.
— Проведать Засецкую я не прочь, мне интересно повидать ее. Но хлопотать за Варвару Васильевну без ее разрешения — это, по-моему, бесцеремонно прежде всего по отношению к ней же самой… А скажи, пожалуйста, я и не знал, что Варвара Васильевна получала стипендию; ведь ее родители — богатые люди, имеют имение под Томилинском.
— Да, только оно все в долгах, усадьба разваливается, отец сильно в карты играет. Они только наружно богаты… Ну, однако, прощай. Спи… Так завтра мы все-таки пойдем к Будиновским.
Таня ушла. Токарев сел на окно, закурил папироску. Росистый сад, облитый лунным светом, словно замер. Было очень тихо. Только изредка полно и увесисто шлепалось о землю упавшее с дерева яблоко. Вдали кричали петухи.
Варвара Васильевна произвела на Токарева довольно бледное и расхолаживающее впечатление. А между тем в Пожарске и раньше — в Вятской губернии он думал о ней с сладким и захватывающим чувством. В Петербурге они были хорошо знакомы. Время стояло горячее, волна общественного настроения начинала подниматься все выше, они не заметили, как сближение их стало чем-то большим, чем дружба. Однажды вечером, вдруг, в неожиданном порыве, Токарев высказал Варваре Васильевне то, что он к ней чувствовал; Варвара Васильевна резко и испуганно отшатнулась и с этого времени стала все больше замыкаться и отдаляться от Токарева. А между тем он чувствовал, что и она любит его… Вскоре Токарева арестовали, потом сослали в Вятскую губернию. Они все время переписывались, и в этой переписке образ Варвары Васильевны делался для него все светлее, чище и дороже. Теперь, увидев ее, он почувствовал разочарование. Идеальный образ, увеличенный расстоянием, оделся плотью и превратился в обыкновенную девушку, — к тому же бледную, похудевшую и постаревшую; только лицо ее, строгое и красивое, немножко подходило к прежней мечте.
Токарев начал раздеваться. Сел на кровать, чтоб снять ботинки, уперся в нее руками — и остановился.
— Одна-ако!.. — Он поднял одеяло и простыни. На сосновых подставках лежали три неоструганных доски, покрытые тонким солдатским сукном, — и больше ничего, это была вся постель.
Токарев расхохотался. Он вспомнил, как Таня спрашивала: «Не жестко будет тебе?»
— Да, «не жестко», — громко сказал он, щупая ладонью твердые доски. Охватило горячее умиление к Тане; видимо, ей самой это действительно не жестко; она заботилась, чтоб ему было поудобнее; он сказал: «Не будет жестко», — и она успокоилась.
Токарев развязал свои ремни, уложил на доски пальто, подушки, плед, все, что было в комнате из Таниной одежды, и кое-как устроил сносную постель. Все улыбаясь, он потушил свечу и лег.
Прошел час, другой, — Токарев не мог заснуть. Было душно, кусали комары и мошки, жесткие Танины простыни терли тело. Наложенные вместо тюфяка вещи образовали в постели бугры, и никак нельзя было удобно улечься. Хотелось пить, а воды не было. Токарев лежал потный, угрюмый и злой и вспоминал свою уютную квартиру в Пожарске. Опять он бездомен. Будущее темно и неверно, и что хорошего может он ждать от этого будущего?
IIВ широком коридоре больницы пахло валерианкой и мятой. Таня постучала в небольшую белую дверь. Ответа не было. Она отворила дверь. Комната была пуста.
— Ну, так я и думала. Вари еще нет. А уж второй час. Наверно, помогает кому-нибудь управляться. Я положительно не видывала, чтоб человек когда-нибудь так работал. С утра до ночи возится с больными, все служащие выезжают на ней и сваливают на нее всю работу, а она и в ус себе не дует.
Комната была большая и чистая, два окна выходили в больничный сад.
Токарев сел в кресло и закурил папиросу. Таня прошлась по комнате, остановилась перед этажеркою и стала пересматривать книги. За дверью тонкий женский голос спросил:
— Варенька, вы у себя?
Таня поморщилась.
— Ее нет здесь.
В комнату, с книжкою в руках, вошла молодая девушка в сером платье — бледная, с круглыми, странно-светлыми голубыми глазами. Токарев поднялся с кресла. — Здравствуйте, Татьяна Николаевна. Варенька скоро придет?
— Не знаю я, — хмуро ответила Таня.
Девушка растерянно поглядывала на Токарева. Таня пробурчала:
— Мой брат. Ольга Петровна Темпераментова.
Темпераментова почтительно пожала руку Токарева.
— Я очень рада, мне Варенька столько рассказывала про вас. Она ужасно рада, что вы перебираетесь из Пожарска в Томилинск… Я эти дни как раз вспоминала об вас: я вот читаю Варенькину книжку, Энгельса, «О происхождении семьи», с вашею надписью ей… Какая книжка, просто замечательно! Так глубоко, так ясно все изложено… Как неопровержимо доказывается правильность материализма…
