Алексей Пазухин - Купленная невеста
Знакомые обнялись и расцѣловались. Нѣкоторыхъ даже слеза прошибла.
— Акимычъ, подавай намъ щей, каши, солонины и сулею вина! — скомандовалъ высокій чернобурый мужикъ дворнику.
Дворникъ разбудилъ бабу-стряпуху и приказалъ ей подать требуемое, а самъ, кряхтя и охая, влѣзъ на печь и сію же минуту захрапѣлъ. Легла спать и баба, подавъ на столъ корчагу съ горячими щами, горшокъ пшенной каши, блюдо съ холодною солониной, ковригу Хлѣба и баклагу вина. Прохожіе молча и жадно накинулись на ѣду, выпивъ по стакану водки. Уже за кашей, обильно сдобренной льнянымъ масломъ, разговорились они. На разспросы чернобородаго мужика началъ длинный разсказъ дворовый въ казакинѣ.
— Осиротѣли мы, Василій Панкратычъ, — началъ онъ, — схоронили нашего барина Луку Осиповича, царство ему небесное.
— Да, знаемъ мы, Ефимушка, получили объ этомъ вѣсточку, поплакали вдосталь. Такое у насъ теперича гореванье идетъ, что…
— А ты постой, Васюкъ, — остановилъ его другой мужикъ. — Пусть Ефимъ намъ разскажетъ про барина, про московское житье свое, а тамъ и мы повѣдаемъ о себѣ. Говори, Ефимушка, сказывай намъ все, коли угостился до сытъ.
— Спасибо, насытились теперь, отошли, а то хоть помирай въ чистомъ полѣ. Не веселъ нашъ разсказъ будетъ, ребятушки, горе одно.
Онъ закурилъ трубку на коротенькомъ чубукѣ, затянулся и началъ:
— Пошли мы въ Москву за бариномъ, чтобы не покидать его, сердечнаго, при случаѣ помочь, да опоздали, зря сходили. Онъ, вишь ты, нашелъ свово обидчика, поймалъ злодѣя свово, который у него жену увезъ, и орломъ налетѣлъ на него, а тотъ выхватилъ саблю, да и полыснулъ нашего барина. Прямо по головѣ угодилъ, разсѣкъ до мозга самаго, и скончался нашъ Лука Осиповичъ въ больницѣ, схоронили его. Поревѣли мы, попечалились и порѣшили такъ, чтобы обидчику его, нашему лиходѣю, за все отплатить, да кстати ужъ и ее, барыню бѣглую, порѣшить, и Глашку тоже смутьянщину. За одно, думаемъ, пропадать сиротами, такъ по крайности отплатимъ. Очень ужъ горько да больно намъ было, очень голубчика барина жаль, жену котораго мы проворонили, въ домъ котораго ворога пустили!
— Такъ, такъ, — проговорилъ чернобородый, жадно слушая разсказъ Ефима.
Такъ же жадно и съ напряженнымъ вниманіемъ слушали и его товарищи. Что касается товарищей Ефима, то они, утомленные дорогой и согрѣтые виномъ, свалились на лавки и крѣпко спали.
— Ну, и пошли мы по Москвѣ барина этого Черемисова искать, — продолжалъ Ефимъ. — Ходимъ, это, спрашиваемъ, а на харчи себѣ добываемъ чѣмъ попадя, работаемъ, что приведется. У того спросимъ, у другаго и указали намъ фатеру этого барина, нашли мы ее. Нагрянули мы, робятушки, ночью къ нему, прознавъ, что дворни у него только и есть, что парень дворовый да деньщикъ. Парадную дверь коломъ приперли, заднюю высадили и входимъ. Дворовый его, плюгавенькій такой, замореный, спитъ на коникѣ въ прихожей, а деньщикъ съ какою то бабочкой въ карты играетъ. Пикнуть они не успѣли, какъ мы связали ихъ, словно волковъ сострунили. Спрашиваемъ, гдѣ, молъ, вашъ баринъ и наша барыня, которую онъ увезъ? Деньщикъ, видимъ, не тотъ, который къ намъ въ тѣ поры пріѣзжалъ, барыню то красть, другой. «Я, говоритъ, ребята, ничего не знаю. Барыни, говоритъ, у насъ никакой нѣтъ, а баринъ нашъ на обвахтѣ сидитъ за убійство». Видимъ мы, что толку тутъ не будетъ, бросили эту челядь и пошли, да, перелѣзая черезъ заборъ, на казаковъ объѣздныхъ и наткнулись. Взяли насъ, скрутили и въ кутузку до утра, да на счастье наше кутузка то была плохонькая, на съѣзжемъ дворѣ для пьянчужекъ приспособлена, ну, мы и убѣжали; убѣжали, да вотъ на родину и пришли, а тамъ что Богъ дастъ. У васъ то что, Вася, дѣлается? Вы какъ поживаете?
Чернобородый махнулъ рукой и повѣсилъ кудрявую голову.
— Плохо у насъ, Ефимушка! — отвѣтилъ за него другой.
— А что?
— А то, что въ раззоръ насъ раззорили и вся почитай вотчина въ бѣгахъ состоитъ. Остался дома старый да малый. Бабы, дѣвки, и тѣ разбѣжались, кто куда. Аксена Рыжаго семья на Донъ, слышно, сошла, Микѣшка съ бабой и ребятами на Волгу ушелъ, — родня у него тамъ гдѣ то въ судовщикахъ — а то на заводы ушло мпого ребятъ; тамъ, сказываютъ, бѣглыхъ то охотно принимаютъ.
— Ну, а что же въ усадьбѣ то дѣлается, въ деревнѣ то?
— А то и дѣлается, что чиновники, подъячіе понаѣхали и живутъ вотъ третью ужъ недѣлю. Наслѣдниковъ у барина не осталось, такъ вотчину въ казну переписываютъ, а какой то господинъ впутался тутъ и на себя хочетъ все перевести, родственникъ де я Луки Осиповича, внучатный племянникъ. Понаѣхали исправникъ, становой, подъячіе изъ суда и встали у насъ станомъ, что твой Мамай нечестивый. Принялись оброкъ выколачивать, недоимки, слышь ты, какія то; пошли со дворовъ и телятъ, и куръ, и барановъ тащить, и всякую живность, а какъ не стали мы давать было, такъ потащили насъ на конюшню и ну полосовать! Егора да Пармена Черновыхъ заковали въ кандалы и въ острогъ отправили, Василису птичницу до полусмерти задрали и тоже увезли въ городъ. Восемь подъячихъ въ господскомъ домѣ живетъ, пишетъ да списываетъ, а на деревнѣ пятнадцать инвалидовъ гарнизонныхъ поставлено, — бунтъ де мужики завели. Исправникъ чуть не каждый день наѣзжаетъ, становой съ письмоводителемъ живмя живетъ, а письмоводитель то у него столь вороватый парень, что съ господъ, и то деретъ. Прямо раззорили насъ и барское гнѣздышко на вѣтеръ пустили…
Мужикъ замолчалъ и повѣсилъ голову. Пригорюнились и всѣ остальные.
— Какъ же теперь, братцы, быть то, а? — спросилъ Ефимъ.
— А такъ и быть…
Чернобородый оглянулся кругомъ, наклонился къ дворовому и, понизивъ голосъ, проговорилъ:
— Думаемъ къ шайкѣ воровъ пристать, что въ Хватовскомъ лѣсу у Введенья поселилась.
Ефимъ такъ и отпрянулъ.
— Да неужто? — воскликнулъ онъ.
— А что же дѣлать то? Раззорили, да и еще раззорятъ. Когда то еще отпишутъ вотчину, когда то еще дѣлу конецъ будетъ, а до тѣхъ поръ кровь всю выпьютъ. А потомъ чего ждать, Ефимушка? Достанемся племянничку этому внучатному, такъ сладости не будетъ. Одно дѣло, что на волѣ погулять, а тамъ что будетъ. Не мы, Ефимушка, первые, не мы послѣдніе.
Ефимъ пригорюнился.
— И все это изъ-за барыни этой вышло, изъ-за змѣи подколодной, которую батюшка нашъ на груди своей отогрѣлъ! — проговорилъ онъ.
— Да. Попалась бы она намъ въ лапы часомъ, такъ мы-бъ на ней все выместили.
— Гдѣ же она теперь? Невѣдомо вамъ?
— Разно болтаютъ. Сказываютъ наши, кои въ Рузѣ бродятъ, что она гдѣ то въ вотчинѣ живетъ того барина, съ коимъ убѣжала, а гдѣ эта вотчина, того не вѣдаютъ.
Мужики молчали.
— Что-жъ теперь дѣлать думаешь, Ефимушка? — спросилъ у двороваго чернобородый мужикъ. — Домой пойдешь, такъ въ тотъ же часъ въ кутузку попадешь.
— Непошто мнѣ домой идти, — угрюмо отвѣтилъ Ефимъ. — Шелъ за тѣмъ, чтобы поклониться могилкамъ родительскимъ, да и уйти на вѣки вѣчные. Бродячаго люда по матушкѣ Рассеѣ много бродитъ, найдется и намъ мѣсто.
— То-то, молъ, — ободрительно отозвался чернобородый. — Староста Игнатъ на што ужъ степенный мужикъ, а и тотъ ушелъ.
— Ушелъ и Игнатъ?
— Ушелъ. Этотъ къ старовѣрамъ ушелъ со всею семьей и въ какомъ то скиту живетъ, ну, а мы вотъ погуливаемъ.
— Грабежомъ промышляете? — съ укоромъ спросилъ Ефимъ.
— Лишнее у толстосумовъ беремъ, — засмѣялся чернобородый. — Бѣдныхъ да убогихъ не трогаемъ, убійства не чинимъ, а такъ себѣ пошаливаемъ.
Онъ опять наклонился къ Ефиму и едва слышнымъ шепотомъ заговорилъ ему:
— Нонѣ вотъ здѣшняго Акимыча пощупаемъ, очинно обросъ мужикъ, очинно награбилъ много, всю округу споилъ да раззорилъ и деньжищъ, сказываютъ, множество, а мужикъ воръ, злодѣй, ни жалости, ни стыда, хуже татарина лютаго, вотъ мы его и обмишуримъ. На разсвѣтѣ извощики уѣдутъ, мужики вонъ тѣ тоже съѣдутъ, на базаръ въ Рузу поспѣшаючи, ну, мы и насядемъ на Акимыча. За рѣчкой нашихъ то еще семь человѣкъ, да вотъ васъ трое прибыло.
— И насъ считаешь? — усмѣхнулся Ефимъ.
— А почему и нѣтъ?
Ефимъ тряхнулъ головой.
— Ладно, считай и насъ, дядька! — съ глубокимъ вздохомъ воскликнулъ онъ. — Семь бѣдъ — одинъ отвѣтъ, а ужъ мы все равно и бѣглые, и раззоренные… Поднеси-ка еще стаканчикъ, землякъ любезный.
— Пей, Ефимушка, на здоровье, вотъ она, баклажка то!
Раннимъ утромъ дворникъ, его семья и работники были перевязаны, и вся полная «кубышка» дворника, сохраняемая въ кованомъ сундукѣ, была въ рукахъ крѣпостныхъ Луки Осиповича Коровайцева. Захватили они и много разной рухляди: тулуповъ, женскихъ шубокъ и душегрѣекъ, плотныхъ шелковыхъ платьевъ дворничихъ, бухарскихъ шалей, полотна и т. д. На двухъ парныхъ подводахъ ускакали грабители съ постоялаго двора, и когда какіе то проѣзжіе нашли дворника со всѣми его домочадцами въ избѣ еле живыми отъ страха и связанными, грабители были далеко.
