Лев Овалов - Помни обо мне
Раиса выглянула в окно.
- Когда поведешь?
- Завтра уже, на зорьке, - рассудительно сказал Душкин. - Рябошапка проводит.
- Позови.
Душкин привел Рябошапку. Он не понравился Раисе, не чета Душкину. Мордастый здоровый мужик, вряд ли воздерживается от плотских утех. Должно быть, и выпить любит, судя по румянцу. И в секту небось вступил лишь для того, чтобы ладить с Душкиным. Хорошо лишь, что от секты теперь не отвертеться, все будет хранить в тайне, чтобы не скомпрометировать себя перед властью.
Но поклонился Рябошапка инокине даже истовее, чем Душкин.
- Что прикажешь, мать?
- Проводишь?
- Поздновато сегодня по болоту, не ровен час, оступимся в трясину...
Раиса отпустила его:
- Иди.
Хозяйка опять поклонилась Раисе:
- Ужин собрать?
- Какой там ужин, - отмахнулась старуха. - Два дня по правилам не молились. Таисия, достань требник, становись, да и вы тоже...
Указала Душкиным место позади себя, на Таню даже не взглянула, ее она уже выдрессировала, опустилась на колени и принялась отбивать поклоны.
Прежде других поднялась на рассвете Раиса. Разбудила Таню. Хозяева услышали возню. Душкин вышел на улицу, хозяйка закопошилась у печки.
- Собирайся, - поторопила старуха послушницу.
Хозяйка метнулась к Раисе:
- Позавтракать?
Старуха покосилась на нее!
- Все только об утробе...
Вернулся Душкин.
- Рябошапка где?
- Ждет.
- Идти долго?
- Километров двадцать.
- Позавтракаем в пути.
Рябошапка ждал у крыльца, в резиновых сапогах, с легким топориком в руке.
Раиса покосилась на него.
- Чего это ты с железом?
- Тайга!
- Ну, благослови вас господь...
Деревья, деревья. Одни деревья. Стволы, стволы. Голубые просветы. Розовые тени бегут по белым лишайникам. Обвисшие ветви елей. Выцветшая серая хвоя. Гнилые пни. Как не похож этот страшный седой лес на веселые щебечущие леса Подмосковья!
Начиналось утро, но не чувствовалось вокруг звонкого пробуждения природы. Становилось все светлее, и только. Ни щебета птиц, ни шороха невидимых лесных тварей, ни распускающихся цветов. Сучья, валежник, прелые листья - и тишина. Глухая, безнадежная тишина.
Раиса шагала, как автомат. Следом торопилась Таня. Впереди по невидимой тропе пробирался их проводник. Куда он только их заведет?
Так шли, не зная ни времени, ни дороги.
Рябошапка вдруг обернулся:
- Пообедать бы?
- Успеешь, - оборвала Раиса. - Далеко еще?
- Поболе половины.
Тогда она смилостивилась:
- Садитесь.
Без слов глазами указала на мешок. Таня подала. Достали хлеб, лук, селедку. Рябошапка тоже извлек из-за пазухи сверток.
- Погоди, - остановила Раиса. - Перекрести сперва рот.
Встала на колени, рядом опустилась Таня. Раиса оглянулась на Рябошапку. Тот продолжал стоять.
- Ты чего?
Отвернулась, не начинала молитвы, пока не услышала, как Рябошапка стал на колени.
Молилась долго, истомила проводника, потом мотнула головой на его сверток:
- Чего там?
- Сальцо, - с готовностью отозвался тот. - Сальцо, матушка.
- Грех, мерзость, - быстро произнесла Раиса. - Выбрось.
Рябошапка придавил сверток волосатой своей пятерней, точно боялся, что Раиса бросится отнимать.
- Да ты что, матушка? В этаких-то лесах на луковом рационе ног не потянешь...
- Отойди в сторону.
Отойти в сторону Рябошапка не возражал.
Они пообедали, зашагали дальше, и, чем дальше шли, тем глубже попадались овражки, тем больше громоздилось бурелома, тем чаще Рябошапка пускал в ход свой топорик.
- Ну, а теперь господи благослови, - нараспев сказал он, раздвинул кусты ольшаника, и перед ними открылась кочкастая лужайка, поросшая коричневатой зеленью. - Теперь, матушка, на бога надейся, а сам не плошай, насмешливо предупредил проводник.
Он осторожно ступил на зыбкую почву.
Медленно переходили трясину, земля прогибалась, хлюпала под ногами вода.
Вновь углубились в лес. Пошла такая чащоба, что сам Рябошапка то и дело останавливался и чесал затылок.
Овражки попадались все чаще. Перешли ручей, поднялись в гору, шли какое-то время по седловине, поросшей молодым березняком, и вновь углубились в чащобу.
На крутом склоне Рябошапка остановился:
- Пришли.
Таня не видела ничего, кроме поросшего лесом косогора.
Задорно поблескивая глазами, Рябошапка обернулся к Раисе:
- Ну как, матушка, одобряешь?
Должно быть, старуха умела видеть лучше Тани, потому что впервые улыбнулась проводнику.
Тут и Таня увидела: два приземистых, скособоченных продолговатых строения с крышами, покрытыми пластами свежего дерна.
В одном из жилищ приоткрылась дверь, показалась чья-то голова и тут же скрылась...
Ждут их или не ждут?
Уверенными шагами Раиса спустилась к постройкам и скрылась. Таня осталась с Рябошапкой.
И вдруг все ожило. Показались инокини и послушницы, вышли иноки. Все двигались, как на сцене, медлительно, плавно, даже торжественно.
Затем появилась Раиса, чуть посторонилась дверей и поклонилась...
Таня увидела Елпидифора. Сердце ее защемило при воспоминании о Москве, о темной конурке на Шаболовке, перед глазами мелькнул розовый огонек лампадки, и желание ощутить на своей голове руку старейшего вновь овладело ею. Таня склонилась до земли и не столько увидела, сколько почувствовала, что Елпидифор благословляет ее...
Так началась ее жизнь в келье, возглавляемой самим преимущим, начались занятия в духовной школе юных христианок, призванных к подвигу во славу господа бога.
Километрах в двадцати от заимки лесника Душкина, отделенная со стороны Тавды недоступным болотом, огражденная непроходимой тайгой, на склоне безыменной лесистой горки обосновалась новая келья истинно православных христиан.
Жилища возведены руками Душкина, Рябошапки и других приверженцев секты. Одно для мужчин, другое для женщин. Леса вокруг достаточно. Сколотили дома, пристроили сараюшки, обсыпали крыши и стены землей, поверх обложили пластами нарезанного дерна, издали и не подумаешь, что здесь человеческое обиталище.
В этом-то глухом месте и разместилась духовная школа, и тут же вскорости должен состояться собор истинно православных христиан.
Уже ранней весной стали прибывать сюда инокини с послушницами, позже приехали Елпидифор и Елисей, а следом за ними и другие иноки.
Неподалеку в низине соорудили даже коровник, и по поручению Елисея Душкин купил в Тавде корову, - по причине преклонного возраста старейшего подкармливали молоком.
Однако, как Елпидифор ни крепился, близилось его время предстать перед лицом господа, дряхлел он день ото дня, и не раз говорили между собой влиятельные иноки, что на предстоящем соборе придется избрать нового руководителя секты.
Но пока что все шло заведенным порядком - обитатели кельи собирались на молебствия, внимали поучениям старейшего, слушали проповеди Елисея. На Елисея взирали с особым благоговением, предполагалось, что именно ему предстоит принять от Елпидифора бразды правления.
Своим чередом продолжались и занятия в школе.
Инокини поднимали послушниц еще до света, сами становились на молитву, а девушки погружались в хлопоты по хозяйству. Носили из ручья воду, кололи дрова, топили печи, варили кашу.
Справив дела, послушницы направлялись на занятия к матери Феодуле и матери Ираиде.
Наставница школы Феодула - добродушная низенькая старушка. Носик на ее лице торчит пуговкой, вокруг глаз разбегаются лучики морщин, и, хоть и не положено, снисходительная улыбка частенько раздвигает сухонькие губы, из-за которых поблескивают маленькие, ослепительно белые зубки.
В помощь ей придана мать Ираида. Эта не улыбается никогда. Она тоже невысока и на первый взгляд даже невзрачна, но, отоспись она в теплой постели, посиди подольше на солнышке и прикоснись к ней рука парикмахера, темные ее волосы закудрявились бы, щеки покрылись бы легким румянцем, заискрились бы зеленые глаза, и стала бы она женщиной хоть куда.
Феодуле за семьдесят, Ираиде нет сорока. Обе великие начетчицы. Евангелие, требники и другие богослужебные книги знают назубок.
Феодула, как говорится, дошла до всего своим умом. Достигла высшей премудрости только по соизволению господа. В секту вступила неграмотной крестьянкой и лишь в странстве научилась читать и писать. Читала отлично, писала с ошибками, древнеславянский язык знала лучше современного русского и наизусть вытвердила все церковные службы. Ее не сбить ни в датах, ни в толковании канонических правил. Она вела в школе - как бы определить? кафедру догматики, что ли.
Ираида - особа иного склада. В свое время окончила даже педагогический институт. Года два учительствовала, но затем - то ли после смерти родителей, то ли от несчастной любви - тяжело заболела, провела несколько лет в психиатрической лечебнице и вышла оттуда типичной религиозной психопаткой. Психопатизм этот, правда, скрыт глубоко внутри, иначе ее из больницы не выписали бы, но в иные моменты она говорила о Христе с таким исступленным сладострастием, что у специалиста-психиатра характер ее любви к Христу не вызвал бы никаких сомнений. На ее долю досталась, так сказать, кафедра риторики!
