Ион Друцэ - Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)
Хотите - верьте, хотите - нет, она уже взрослая, но косички... что у нее за косички! Заплетет - подружки говорят, что лучше бы распустить их, а распустит - советуют снова заплести. И все растет, так растет, что не успеет сносить одно платье, а оно уже коротко, надевать нельзя, и худенькая, такая худенькая, что кто-то спросил ее на днях, каждый ли день она ест.
И сколько народу ее спрашивало, и скольким она сама объясняла, что ей уже семнадцать - будто все оглохли или нарочно хотят ее подразнить. Что ни день, хлопают калиткой какие-то девчонки-школьницы, которые хотят, чтоб им помогли по арифметике, если ее отец дома, а если его нет, то просят научить танцевать польку. Парни даже не замечают ее, когда она проходит мимо, а сосед Васыле как придет, обязательно поймает пальцами за нос и прямо как маленькую спрашивает, кого она любит.
И крутится, вертится, и свищет челнок, но дрожат и волнуются нити...
Всю прошлую зиму она пряла. Торопила свою нить, чтобы побыстрее закончить, - ткать она уже будет после того, как выйдет замуж. И так она хорошо наматывала пряжу и складывала мотки в большое старое сито, а время шло, и катились мотки, а за ними и лето пришло... И снова зима, и из мотков она уже ковер соткала - дни бегут, весна вот где-то рядом, а бадя Георге все не посылает сватов...
И никак она не поймет, что он делает по воскресеньям, - нигде его не видать, и не знает, кто ему вышил тот голубой платочек, потому что очень плохо вышил, - не надо бы ему носить такой платочек, и еще она не знает, почему, встречаясь с ней, он все спрашивает, как поживает ее отец, а не придет сам спросить его об этом.
Что бадя Георге любит работать, это знают все, но зачем же уходить в поле на рассвете, приходить ночью и жить гостем в своем селе? Пусть говорит кто что хочет, она тоже не белоручка, и после того, как поженятся, они будут работать оба с ночи до ночи. А если вы хотите знать, она и ночью может работать - перед рождеством рисовала цветочки на печке; рисовала их пока совсем не рассвело, и спать почти совсем не хотелось.
И будет у них свой домик, и кружевные занавески на окнах, а на стене повесят этот ковер с двумя георгинами, а на пол дорожки постелют. И не дай бог, отец, когда придет к ним в гости, забудет обтереть ноги у порога, - как она его отчитает, хоть он ей и отец!
А нити бегут и бегут, за красными идут розовые, и цветут перед ней георгины - два георгина. Ну а какой толк, что их два?
Каждый вечер, ложась спать, она забирает под одеяло свое платьице что, если рано утром зайдет бадя Георге за топором или за лестницей и увидит, что она еще спит! А днем прячет за зеркалом коробок со спичками что, если придет бадя Георге, свернет цигарку, а матери будет жалко спичку, заставит уголек в печке поискать. Но мялось платье под одеялом, мать находила спички за зеркалом и страшно удивлялась: как они туда попали? И невелика беда - есть у нее еще платья, и спички найдутся, но только дни летят, летят, как будто ветер подхватил их и гонит, и гонит, и гонит, а что там, впереди, - одному богу известно...
И кому пожалуешься, если жаловаться некому, и что бы такое придумать, когда придумывать уже нечего, и сколько ждать - ну сколько можно ждать?! Ах, бадя Георге, бадя Георге...
1
Мороз ли, дождь ли, ветер ли, каждое утро на маленьком мосту за селом, вырастают две крошечные фигурки. Девочка лет шести, неумело закутанная в старенький платок, - видно, сама одевалась, и мальчуган, прячущий уши в воротник - шапка мала. Оба худенькие, озябшие, и трудно сказать, кто из них старше.
Девочка старательно глядит на пустынную дорогу, что спускается к селу, - узкая весенняя дорога, не дорога, а сплошное месиво. А мальчик сутулится, смотрит куда-то вверх, норовя получше запрятать уши в воротник.
Холодно, сыро, ветрено. Девочка дышит на руки и упрямо не отрывает глаз от дороги. Когда руки у нее коченеют так, что она не может поднести их ко рту, она просит братца:
- Бэдица * Лисандри, погляди и ты немножко.
* Бэдица - ласкательное от бади.
Бэдица косится на дорогу.
- Никого там нет...
- Тогда дай мне твой карман, я руки погрею немножко.
Завладев карманом, девочка блаженно улыбается.
- А если сегодня мы получим письмо, дашь мне понести?
Парнишка, пробует натянуть шапку на уши.
- А мы оба понесем. По очереди.
Чуть позже к мосту спускается тетка Артина, здоровенная женщина с вилами под мышкой.
- Господи, да что же вы, малютки, притащились чуть свет?
Девочка на миг, оставляет дорогу.
- А если мы целую неделю ничего не получаем от отца?
- Ах ты, господи, да они совсем замерзли, эти дети!
Артина снимает с себя платок и закутывает в него девочку, а мальчика прижимает к себе и тормошит, чтобы согреть немного.
Девочка счастливо улыбается из-под теплого платка.
- И ваш тоже ничего не пишет?
- Не пишет, доченька. То в госпитале был, а теперь вылечился, и обратно отправили.
Хотела сказать еще что-то, но внезапно смолкла - на мосту появился мош Андрей в старом, искусно залатанном кожухе. Молча встал, оперся на свою длинную палку и меряет старческими выцветшими глазами уходящую вверх дорогу. С полгода назад получил оп известие, что единственный его сын погиб на войне, и с той поры старик никому не скажет "доброе утро" и не ответит, если с ним поздороваются. Только каждый день приходит сюда и стоит в стороне, ждет: может, почтарь выкрикнет когда-нибудь и его имя. Всякое ведь может случиться.
Под вечер, когда паренек с большой брезентовой сумкой появляется наконец на пустынной дороге, возле моста его поджидает добрая половина села. Почтарю освобождают место посредине, у кого пальцы не застыли, свертывают ему цигарку, кто повыше ростом, становится у него за спиной, заслоняя от ветра, а тетка Артина кладет себе на колени брезентовую сумку, от которой, кажется, пахнет окопами, йодом, пороховым дымом.
- Кэруцашу Анастасия!
Девочка, что пришла первая, быстро пробирается сквозь толпу, - один бог знает, как это ей удается, - и растопыривает ручонки, так как уже не в состоянии что-либо держать в них.
- Засуньте мне его сюда, под платок.
Едва успевают запрятать письмо, как девочка исчезает, но почтальон зовет ее снова:
- Погоди, есть еще.
Девочке прячут и этот треугольник, но она не трогается с места.
- Чего стоишь?
- Вы посмотрите, должно быть еще одно. Должно быть.
Внезапно среди треугольников, сложенных из тетрадных листиков, показался пепельного цвета, сложенный вдвое листок - один из тех, после которых никогда уже солдат не напишет, никогда не ступит на порог родного дома.
Становится тихо, и только внизу, под настилом моста, одиноко и отрешенно журчит ручеек. Тетка Артина чуть слышно шепчет:
- Господи... кому это?
Почтальон низко опускает голову, что-то очень уж долго разбирает адрес:
- Зынел Кожокару.
Замирает ручеек. Потом тихий голос деда Андрея:
- Ихних нет.
Тетка Артина рукавом вытирает глаза.
- Бедный баде Зынел! Не сынок у него был, а дубок, что за сын...
Через час весть облетела все село. И жалели его старики - хорошим был парнем, и жалели его парни - хорошим был товарищем, и жалели его девушки был оп еще и красив.
И все ждали, ждали с трепетом, когда распахнется настежь дверь хаты на берегу пруда, где живет Зынел, и заголосят, и разнесется по селу невозможное материнское горе.
Но смеркалось, темнело, а в селе было тихо. Только стрехи роняли свои холодные, скупые слезы, и ветер скулил на краю села, боясь выйти в поле, навстречу ночи, и небо низко склонялось над селом, тихо лаская сырые соломенные крыши.
2
Накануне, в пятницу, бадя Зынел бегал к соседям узнать, много ли еще осталось до Берлина, но на газетной карте Германия была без столицы. Стали искать ее по соседним странам и так искали до самых сумерек. И только когда стемнело, бадя Зынел вспомнил, что скотина у него не поена, - бедные животные, владей они речью, много горьких истин узнали бы мы о себе.
Пошел прямиком, через сад. Снял из-под застрехи большие ведра и едва успел выйти на дорогу, как очутился лицом к лицу с почтальоном.
- Вам телеграмма, бадя Зынел.
Сначала казалось, что он не совсем понял, о чем речь. Оглянулся вокруг, выбирая сухое местечко, чтобы поставить ведра, но в марте сухо бывает только на печке, - повесил их на торчащий из плетня сучок и вытер руки.
- Телеграмма, говоришь?
- Телеграмма.
- А может, это Захарии?
Предупреди человека вовремя о надвигающейся беде, и ты убережешь его от лишних страданий. Бадя Зынел обладал тем преимуществом, что его родной брат имел одинаковые с ним инициалы. И когда беда стучалась в двери бади Зынела или его вызывали в суд или на военные сборы, он прежде всего выяснял, не касается ли это его брата. Какое-то мгновение уходило на проверку, но ему больше и не требовалось, чтобы собраться с духом.
- Нет, это вам.
Бадя Зынел спрятал телеграмму в шапку, снял с плетня ведра и с пустыми вернулся во двор. У порога остановился, его начало лихорадить - этого ему только и не хватало, телеграммы!! Чтобы немного прийти в себя, взял с завалинки деревянный скребок и принялся счищать грязь с сапог.
