Всеволод Соловьев - Волхвы
Но она ничего ему не ответила. Она не могла прийти в себя. Сердце ее ныло мучительной, тяжкой тоскою, и она чувствовала, как в этом тоскующем сердце поднимается еще неведомое ей и непонятное, невыносимо мучительное, острое и жгучее ощущение.
– Графиня, успокойтесь! – между тем говорил граф Феникс. – У меня не было в расчете пугать вас и смущать. Я только хотел доказать вам истину моих слов…
– Быть может, вы и доказали это графине, но согласитесь, что нам пока еще ничего не доказано…
Граф Феникс обернулся и взглянул на говорившего это. Перед ним стоял князь Щенятев, и его комичное лицо с маленьким носиком и быстро мигающими глазами выражало смесь любезности и ехидства.
– А между тем мы чересчур все заинтересованы, – продолжал князь Щенятев, – будьте так любезны, граф, произведите какой-нибудь опыт, который бы убедил всех нас, пока еще не верующих, но очень желающих уверовать… Отдаю себя вам во власть, делайте со мною, что хотите, распоряжайтесь мною как угодно… Я готов принять все страдания ради общего блага.
Граф Феникс улыбнулся.
– Ваше замечание основательно, – сказал он, – но ведь вы не дали мне докончить… Во всяком случае, вас я беспокоить не стану…
Он не досказал своей фразы, и в то же самое мгновение князь Щенятев, сам не зная как и почему, вдруг отскочил в сторону и замолчал.
– Глядите опять в воду! – приказал граф Феникс, обращаясь к Елене.
Без всяких рассуждений, без всяких мыслей, подавляемая своим тоскливым и мучительным ощущением, она исполнила его приказание.
– Глядите и говорите громко все, что вы видите.
Снова все замерли в комнате. Прошла минута, другая.
– Теперь вы видите! – своим громким, повелительным голосом объявил он. – Что вы видите?
– Дорога… – глухо произнесла она.
– Глядите пристальнее… глядите!
– Экипаж… карета шестериком мчится…
– Кто в карете, кто? Глядите!
Она, видимо, вглядывалась, старалась разглядеть, кто в карете.
– Есть в ней кто-нибудь?
– Да… вижу… кто-то…
– Мужчина или женщина?
– Мужчина… один…
– Знаете вы его или нет?
– Погодите… вот теперь вижу… да, я его знаю… это князь Потемкин…
Между присутствовавшими произошло движение.
– Куда же он едет? – продолжал спрашивать граф Феникс. – Разглядите дорогу.
– Он едет… едет сюда… он близко… очень близко…
– Глядите…
– Карета поворачивает… карета въезжает… вот князь выходит… вышел…
В это время двери гостиной растворились, и громкий голос доложил:
– Его светлость князь Григорий Александрович Потемкин.
Некоторые дамы вскрикнули, все собравшиеся засуетились. Граф Сомонов поспешил к дверям. Елена была почти без чувств, в полном изнеможении. Граф Феникс глядел на всех торжествующим взглядом.
В дверях показалась величественная, могучая фигура Потемкина.
– Граф, – говорил он, обращаясь к хозяину, – не думал быть у тебя сегодня… Часа три как приехал из Царского, думал отдохнуть, да скучно стало, вспомнил, что у тебя сегодня представление какое-то… фокусы, что ли… ну и поехал. Что же такое у тебя происходит?
Эти громкие слова все слышали. Никому, конечно, не могло прийти в голову, что тут заговор и что светлейший в заговоре. Впечатление было полное.
VI
Елена пришла в себя. Она уже не была больше во власти графа Феникса. Он освободил ее, даже почти забыл. Теперь все его внимание, все его мысли были обращены на Потемкина. Он видел его в первый раз и внимательно в него вглядывался, старался сразу разобрать его, понять, понять так, чтобы не было ошибки.
Он и приехал в Петербург главным образом для Потемкина. Потемкин играл первую роль в его широких планах.
В то время как Сомонов рассказывал светлейшему в чем дело, граф Феникс был весь настороже, готовясь выступить на сцену и произвести на могущественного русского вельможу должное впечатление. Эта минута подошла; теперь ему нужна Елена. Она подготовлена в достаточной мере. Она поможет ему достигнуть сегодня всего, чего можно достигнуть на первый раз.
– Но где же она?
Он ищет ее глазами. Ее нет. Она скрылась. Но она не может быть еще далеко. Она не имела еще времени выйти из дома, уехать. Он сейчас вернет ее, вернет, не трогаясь с места. Сильная магнетическая связь установлена между ним и ею.
Он мысленно, известным ему способом, призывает ее, тянет ее к себе незримыми нитями, которыми он ее опутал.
Но ее нет. Он глядит в ту дверь, откуда она невольно и послушно должна появиться. А ее все нет! И ему внезапно становится как-то неловко, тяжело…
Он чувствует, что даром тратит нервную силу, чувствует, что происходит нечто странное, неожиданное, непонятное. Он парализован, обессилен. Но если бы он был внимательнее, если бы менее рассчитывал на свою силу, не думал исключительно о себе, Потемкине и Елене, он заметил бы, что за ним уже давно следит взгляд светлых, блестящих глаз, что сила этого взгляда сразу оборвала все нити, какими он связал с собою Елену.
Да, она свободна, но ей и тоскливо, и неловко. Голова ее тяжела. Она не может больше оставаться в этой гостиной. Она понимает, что сейчас все должны будут снова обратиться к ней, что ей придется выдерживать допрос Потемкина. Она спешит воспользоваться предоставленной ей, быть может, на одно только мгновение свободой. Минута, другая – и она уже на крыльце… ее карета подана… она приказывает как можно скорее ехать домой.
Она дома, то есть у отца, в своих прежних девических комнатах. Какое счастье, что она вырвалась, что успела вырваться, что не чувствует здесь над собой власти этого непонятного, ужасного человека. Кто он? Но зачем ей о нем думать, надо скорее забыть о нем, надо устроить так, чтобы никто с ним больше не встречался. Она даже вздрогнула всем телом, представив себе его властный, порабощающий взгляд, его дерзкое прикосновение к ее обнаженным, покрытым только легким газом плечам. Она почти ненавидела этого человека, но к ее ненависти и отвращению примешивался страх, какой-то панический страх, от которого трепет проходил по всем членам.
А тот, другой, тоже таинственный человек?.. Ее сердце вдруг заныло тоской и болью. Но в это время к ней вошел ее отец. Старый князь Калатаров – теперь никто иначе и не называл его, как старым князем, – носил на себе все признаки преждевременной дряхлости. Спина его сгорбилась, голова будто не совсем твердо держалась на плечах и то и дело покачивалась то на одну, то на другую сторону. Он часто среди разговора вдруг замолкал и задумывался, или, вернее, просто совсем переставал думать: нижняя губа его отвисла, глаза начали бессмысленно глядеть в одну точку, по большей части прямо на лицо собеседника. Он ничего не слышал и не понимал. Через несколько мгновений он приходил в себя и всячески старался скрыть свое забытье и рассеянность. Он, очевидно, сознавал это в себе и этим мучился.
Вообще он в последний год начинал избегать людей и, всю жизнь не умевший и часу провести в одиночестве, теперь по целым дням не выходил из дому, никого не принимая, кроме лиц самых близких. Еще не так давно считавшийся первым щеголем в Петербурге, теперь князь кутался в халат и с утра до вечера шлепал по комнатам туфлями.
Иногда в нем замечалось волнение, тревога, и никто никак не мог от него добиться их причины. А между тем причина была, хотя и очень странная: старого князя преследовали тени, ложившиеся от предметов. Повернет он кресло, сядет в него – и вдруг его поразит: отчего это тень от кресла и от него самого такая длинная и ложится именно в такую-то сторону? Вскочит он с кресла и начнет его всячески поворачивать. А тут заметит тень от стола или от иного предмета и совсем растеряется. Мучают его тени по нескольку часов, возится он с ними, всю мебель переставит. Наконец выбьется из сил и заснет, а через день-другой опять начинают преследовать его тени – просто чертовщина! Он так и считал это за дьявольское наваждение и принимался за молитву. Но и во время молитвы иной раз бросалась ему в глаза тень от лампадки перед иконой и повергала его в полное уныние…
Князь, войдя к дочери, поцеловал ее и сел против нее, запахивая полы своего халата.
– Что же это ты так рано, Ленушка? – спросил он. – Я чаю, у графа Александра Сергеевича народу много, веселье немалое… у него всегда весело да и разъезжаются поздненько… Чего ж это ты?
– Нездоровится что-то нынче, батюшка, – ответила Елена.
– Полно, Ленушка, какое там нездоровье! Да и не годится это тебе вовсе… Ты веселись хорошенько, да жениха себе присматривай… Долго-то так, сама знаешь, быть тебе не пристало.
– Почему же?
– Как почему?.. Все говорят в один голос, что тебе беспременно замуж выходить теперь, чем скорее, тем лучше… Одной тебе быть никак нельзя, никак нельзя – это верно… Только мужа себе выбирай здешнего, Ленушка, не оставляй меня, не уезжай…
– Не уеду, – машинально прошептала Елена.
