Лев Толстой - Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
— Ваша похвала особенно дорога. Здѣсь про васъ преданье осталось, что вы лучшій конькобѣжецъ. И съ горы какъ то задомъ.[385]
— Да, одно время, когда былъ Американецъ [?], я имѣлъ страсть...
— Ахъ, какъ бы мнѣ хотѣлось васъ посмотрѣть.[386]
Левинъ улыбался и чувствовалъ, что глупо улыбается.
Къ[387] Левину и Кити подбѣжалъ, ловко остановившись, молодой человѣкъ Московскаго свѣта, которого оба знали.
— Вотъ я прошу побѣгать, — сказала она ему по французски.
— Ахъ, пожалуйста, тутъ гадость коньки, возьмите мои безъ ремней, очень хороши.
— Да я не заставляю себя просить, но, пожалуйста, не ждите отъ меня ничего, а позвольте просто съ вами побѣгать.
[388]— Какъ хотите, — отвѣчала Кити, и вдругъ, какъ бы солнце зашло за тучи, лицо Кити утратило всю ласковость и замѣнилось строгимъ, холоднымъ выраженіемъ, и[389] Левинъ узналъ эту знакомую игру ея лица, когда она дѣлала усиліе мысли. На гладкомъ мраморномъ лбу ея чуть какъ бы вспухли морщинки.
— Пойдемте еще кругъ, — обратилась она къ молодому человѣку, подавая ему руку, и опять задвигались стройныя ножки.
— А коньки хотите мои? — сказалъ молодой человѣкъ.
— Нѣтъ, все равно.
— Давно не бывали, Николай Константиновичѣ, сударь, — говорилъ катальщикъ, навинчивая ему коньки. — Послѣ васъ нѣту. Хорошо ли будетъ?
«Что значитъ эта перемѣна? — думалъ Ордынцевъ. — Боялась она слишкомъ обрадовать меня, или я дуракъ и смѣшонъ.[390] Да, онъ говоритъ, съ радостью пойдетъ, — думалъ онъ про слова брата. — Ему хорошо говорить, не видя ее. Но развѣ можетъ такая женщина любить меня, съ моимъ лицомъ и моей глупой застѣнчивостью. Я сейчасъ былъ точно дуракъ или хуже, точно человѣкъ, знающій за собой много дурнаго».
— Чтоже готово?
— Готово, сударь. Покажите имъ, какъ бѣгать надо.
Левинъ всталъ на ноги, снялъ пальто, выпрямился, сдѣлалъ шагъ, толкнулъ лѣвое плечо и выбѣжалъ изъ домика, стараясь какъ можно меньше махать руками, выпрямляться и вообще щеголять своимъ бѣганьемъ. Но давно не бѣгавши, послѣ своихъ непріятностей дома, это стояніе на конькахъ, это летящее ощущеніе, сознаніе силы, воспоминаніе веселости, которую онъ испытывалъ всегда на конькахъ, возбудили его, онъ сдѣлалъ два сильныхъ шага и какъ будто по своей волѣ полетѣлъ на одной ногѣ по кругу и догналъ Кити и, съ трудомъ удерживаясь, потихоньку пошелъ с ней рядомъ
— Вѣдь вотъ ничего особеннаго не дѣлаетъ, a совсѣмъ не то, что мы грѣшные.
— Да, очень хорошо.
— Я не знаю, чтоже хорошаго. Иду, какъ и всѣ.
Но чѣмъ больше онъ ходилъ, тѣмъ больше оживлялся,[391] забывалъ удерживаться и сталъ естествененъ и красивъ въ своихъ движеніяхъ.
— Ну, а съ горы? — сказалъ молодой человѣкъ.
Она ничего на сказала, но посмотрѣла на него.
[392]— Попробовать, забылъ ли.
Онъ перебѣжалъ кругъ и пошелъ къ горамъ.
Всѣ смотрѣли на него и скоро увидали, какъ онъ, нагнувшись напередъ, на одной ногѣ скатился за дилижаномъ и смѣясь прибѣжалъ на кругъ.
— Ну вотъ всѣ штуки показалъ, — сказалъ онъ.
Онъ сталъ еще веселѣе и оживленнѣе отъ движеній; но на лицѣ Кити вдругъ опять остановилась холодность.
«Да, я воображаю, какъ я глупъ и смѣшонъ, щеголяя своими ногами», подумалъ онъ, и опять ему стало стыдно и безнадежно.
Кити подбѣжала[393] къ скамейкѣ и кликнула катальщика подкрѣпить конекъ.[394] Левинъ хотѣлъ взять въ руки ея ножку; но она рѣшила, что не стоитъ того, и побѣжала въ домъ снимать коньки.[395] Левинъ снялъ и свои и, выходя, встрѣтилъ ее, когда она мелкимъ шажкомъ переходила черезъ ледъ, и подалъ ей руку до дорожки.
Мать встрѣтила ее.[396]
— Четверги, нынче, какъ всегда, мы принимаемъ, — сказала она сухо. — Скажите, пожалуйста, Мишѣ, вы съ нимъ, чтобъ онъ пріѣхалъ къ намъ нынче. Да вотъ и онъ самъ.[397]
Дѣйствительно, Князь Мишута въ оживленномъ разговорѣ съ извѣстнымъ кутилой Стивой Красавцевымъ, съ шляпой на боку и съ развѣвающимися и сливающимися съ сѣдымъ бобромъ бакенбардами, блестя звѣздочками глазъ, смѣясь и кланяясь направо и налѣво всѣмъ знакомымъ, какъ олицетвореніе спокойствія душевнаго и добродушнаго веселья, шелъ имъ навстрѣчу.
— Ну чтожъ, ѣдемъ, — сказалъ онъ Левину.
— Да, поѣдемъ, — уныло отвѣчалъ Левинъ, провожая глазами садившуюся въ карету красавицу.
— Къ Дюссо или въ Эрмитажъ?
— Мнѣ все равно.
— Ну, въ Англію, — сказалъ Князь Мишута, выбравъ Англію потому, что онъ въ ней былъ менѣе всего долженъ.
— У тебя есть извощикъ? Ну, и прекрасно, а то я отпустилъ карету. Не взять ли Красавцева? Онъ добрый малый. Ну, не возьмемъ, какъ хочешь. Что ты унылый? Ну, да переговоримъ.
И они сѣли на извощика. Всю дорогу они молчали. Левинъ, сдавливаемый всю дорогу на узкомъ сидѣньи толстымъ тѣломъ Князя Мишуты, думалъ о томъ, говорить ли и какъ говорить съ Княземъ Мишутой о его свояченицѣ, а Князь Мишута дорогой сочинялъ menu обѣда.
— Ты вѣдь любишь тюрбо? — сказалъ онъ ему, подъѣзжая.
V.
Въ характерѣ[398] Князя Мишуты не было и тѣни притворства, но когда[399] Левинъ вошелъ вмѣстѣ съ нимъ въ Эрмитажъ, онъ не могъ не замѣтить нѣкоторой особенности выраженія сдержаннаго сіянія на лицѣ и во всей фигурѣ[400] Князя Мишуты, когда онъ снималъ пальто, въ шляпѣ на бекрень вошелъ въ столовую и отдавалъ приказанья липнувшимъ за нимъ Татарамъ во фракахъ и съ салфетками и когда онъ кланялся на право и на лѣво и тутъ нашедшимся знакомымъ и подошелъ къ буфету и мило по французски пошутилъ съ француженкой въ эквилибристическомъ шиньонѣ и всей казавшейся составленной изъ poudre[de] riz, vinaigre de toilette[401] и лентъ и кружевъ.
— Сюда, Ваше Сіятельство, пожалуйте, здѣсь не обезпокоятъ Ваше Сіятельство, — говорилъ особенно липнувшій старый, свѣтлый Татаринъ.
— Пожалуйте шляпу, Ваше Сіятельство, — говорилъ онъ[402] Левину, въ знакъ почтенія къ[403] Князю Мишутѣ ухаживая и за его гостемъ.
И мгновенно растеливъ еще свѣжую скатерть на кругломъ столѣ подъ бронзой и передъ бархатными стульями и диванами и между зеркалами, со всѣхъ сторонъ отражавшими красивое, сіяющее, красноватое лицо[404] Князя Мишуты, унылое[405] будничное лицо Левина и вьющуюся фигуру Татарина съ его бѣлымъ галстукомъ, широкимъ тазомъ и развѣтвляющимися на заду фалдами фрака.
— Пожалуйте, — говорилъ Татаринъ, подавая карточку и не обращая вниманія на звонки изъ-за двери. — Если прикажете, Ваше Сіятельство, отдѣльный кабинетъ сейчасъ опростается, — говорилъ онъ. — Князь Голицынъ съ дамой. Устрицы свѣжія получены.
— А, устрицы. — Князь Мишута задумался. — Не измѣнить ли планъ, Левинъ?[406]
Онъ остановилъ[407] палецъ на картѣ, и лицо его выражало напряженіе мысли.
— Хороши ли устрицы? Ты смотри.
— Вчера получены.
— Такъ чтожъ, не начать ли съ устрицъ, а потомъ ужъ и весь планъ измѣнить, Левинъ?
— Мнѣ все равно. Мнѣ лучше всего щи и каша; но вѣдь здѣсь нѣтъ.
— Каша а ла Рюсъ. Прикажете? — сказалъ Татаринъ, нагибаясь надъ Левинымъ.
— Нѣтъ, без шутокъ, что ты выберешь, то и хорошо.[408] Я побѣгалъ на конькахъ, и[409] ѣсть хочется. И не думай, — прибавилъ онъ, замѣтивъ грустное выраженіе на лицѣ Облонскаго, — чтобъ я не оцѣнилъ твой выборъ. Я съ удовольствіемъ поѣмъ хорошо.
— А, ну это такъ, — повеселѣвъ сказалъ Мишута. — Ну, такъ дай ты намъ, братецъ ты мой, устрицъ 5 дюжинъ, супъ съ кореньями.
— Принтаньертъ, — подхватилъ Татаринъ, но Степанъ Аркадьичъ, видимо, не хотѣлъ ему доставлять удовольствія называть по французски кушаньи.
— Съ кореньями, знаешь? Потомъ Тюрбо подъ густымъ соусомъ, потомъ... Ростбифу, да смотри, чтобъ хорошъ былъ, — да этихъ каплуновъ, ну и консервовъ.
— Слушаю-съ.
Татаринъ, вспомнивъ манеру Степана Аркадьича не называть по картѣ, не повторялъ всякій разъ за нимъ, но доставилъ себѣ удовольствіе повторить весь заказъ по картѣ:
— Тюрбо, Сосъ бомарше, Poularde à l’estragon, Macedoin[e] du fruit.
И тотчасъ, какъ на пружинахъ, положивъ одну переплетенную карту, подхвативъ другую — карту винъ, понесъ ее къ Мишутѣ.
— Что же пить будемъ?
— Я шампанское, — отвѣчалъ[410] Левинъ.
— Какъ, сначала? А впрочемъ правда, пожалуй.[411] Ты любишь Oeil de Perdrix?[412] Ну, такъ этой марки[413] къ устрицамъ подай, а тамъ видно будетъ.
— Столоваго какого прикажете?
— Нюи подай, вотъ это.
