Владимир Солоухин - Камешки на ладони
Такова проза жизни. А стихи?
Прощай, любезная калмычка!Чуть-чуть, назло моих затей,Меня похвальная привычкаНе увлекла среди степейВслед за кибиткою твоей.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Друзья! Не все ль одно и то же:Забыться праздною душойВ блестящей зале, в модной ложеИли в кибитке кочевой?
Надо ли как третий пример сопоставлять известные строки Пушкина из письма Вяземскому об Анне Петровне Керн и известнейшее стихотворение, посвященное ей же («Я помню чудное мгновенье…»).
* * *Сейчас пошло веяние на новую транскрипцию некоторых английских слов. Может быть, эта транскрипция более точная, но очень уж противная.
Посудите сами, целые поколения жили, читая про Шерлока Холмса с доктором Ватсоном, а Шекспира называли Вильямом Шекспиром. Но вот теперь всюду – Уатсон, Уильям Шекспир. Скажи где-нибудь «викенд», поморщатся знатоки: экое невежество, надо ведь говорить – «уикэнд». Неужели дойдет дело до того, что станем говорить «уиски» вместо «виски»? Согласитесь, можно ли «уиски» пить с таким же удовольствием, как виски!
* * *Я пришел в кабинет к своему знакомому – председателю облисполкома Тихону Степановичу. Все заводы и фабрики, все совхозы и колхозы, лесхозы и леспромхозы, дороги и водоемы, все задачи и все проблемы, больницы и школы, институты и строительные управления, комбикорма и сельхозтехника – все-все ниточками своими протягивается так или иначе к этому кабинету.
– Ну, посиди, посиди часик у меня, подожди, потом я освобожусь – и поедем ко мне обедать.
Я просидел в этом кабинете около двух часов, и вот эти два часа прошли в беспрерывных, деловых, конкретных, четких, распорядительных, советующих, ставящих проблемы и решающих проблемы телефонных разговорах. То звонили к нему и что-нибудь просили, требовали, спрашивали, как быть. То звонил он и просил, требовал и говорил, как быть. Один звонок вызывал сразу длинную цепочку дополнительных звонков – дело касалось совхоза имени Ленина. Тотчас нажималась клавиша и отдавалось распоряжение быстро найти директора совхоза имени Ленина. Директора в конце концов находили где-нибудь в мастерских или даже в поле (теперь ведь рации), и голос секретарши возвещал: «Директор совхоза на проводе». Но и пока его искали, мы тоже не сидели сложа руки, а тоже все разговаривали по телефону, а телефонных аппаратов тут пять, если не семь…
После двухчасового пребывания в кабинете руководителя (а уж у меня, постороннего человека, в голове началась каша от всех этих вопросов и проблем) я спросил хозяина кабинета:
– А как же губернаторы, бывало, когда не было телефонов, руководили своими губерниями?
Тихон Степанович посмотрел на меня растерянно, как видно, сам впервые задумавшись над таким вопросом, и чистосердечно ответил:
– Невозможно вообразить.
* * *Во время юбилея одного хорошего писателя собрались у него дома на другой день после большого торжественного вечера в драмтеатре), шли разговоры вокруг этого юбилея. Естественно, на юбилее было произнесено много самых громких, высоких, лестных слов, которые применительно к конкретному случаю не были таким уж преувеличением. Вот и зашел разговор о славе, об испытании славой. Не помню уж, кто стал развивать теорию:
– Ведь вот есть народное выражение «прошел огонь, воду и медные трубы». А что такое – медные трубы? Это и есть слава, фанфары, испытание славой. Выдержать огонь и воду – это еще не штука, а вот выдержать медные трубы… Это значит человек – кремень, все прошел, и никакие испытания ему больше не страшны.
– Не усложняете ли вы, друзья? – вмешался я в разговор. Уж очень сложная модель получается с этими медными трубами. Едва ли народ-творец, создавая поговорку, имел в виду ваши фанфары.
– А что же он имел в виду? Что же это за символика такая: огонь, воду и медные трубы?
– По-моему, это просто-напросто устройство и схема самогонного аппарата…
* * *На юбилейном вечере одного национального писателя (столетие со дня рождения) я и еще один москвич сидели в президиуме вместе с местными писателями. Положение наше было забавным. Дело в том, что все ораторы говорили на своем языке, не было произнесено ни одного слова по-русски. А продолжалось все это часа три. Москвич, мой сосед по президиуму, стал шептать мне:
– Скучно, тяжело слушать три часа речи и ничего не понимать. – А ты думаешь, если бы мы все понимали, нам было бы веселее?
* * *В Париже я однажды сидел в парикмахерской, меня стригли. При помощи двух-трех слов мы все же переговаривались с парикмахером. Узнав, что я русский, из Москвы, парикмахер допытывался, кто я по профессии.
– Дипломат?
– Нет.
– Торговля?
– Нет.
– Медицина?
– Нет.
Наконец я решил признаться, что я писатель и даже поэт.
– О! Поэт! – воскликнул парикмахер обрадованно. – Ев-тушен-ко!
Конечно, меня лично, он не принял за Евтушенко, но вот, значит, русская поэзия замыкалась у него на этом имени.
– Да вы читали Евтушенко хоть одно стихотворение?
– О нет, нет, конечно, я ничего не читал, но – Ев-ту-шен-ко!
* * *Оказывается, Владимир Набоков, русский писатель-эмигрант, романист, но более того своеобразный поэт, до самой смерти жил в гостинице (в швейцарском городке Монтре), занимая просторные дорогие апартаменты. Видимо, он рассчитывал, что денег ему до конца жизни хватит, хотя там, в Швейцарии, самое дорогое, что есть, так это гостиницы, в то время как не было ничего проще ему купить дом с газоном и садиком вокруг и возвышенность на холме, и тишина, и все, короче говоря, земные блага. Обслуживание? Да за те деньги, что он валил за гостиницу, он мог нанять целый штат обслуги.
Так что же это? Каприз? Прихоть? Снобизм? Я думаю, нет. Но вот его возможные рассуждения: «Да, я эмигрант. У меня нет родины, нет России, нет своего кровного дома. Ну так я буду жить в гостинице, как бы временно, не пуская корней в чужую землю, не прикипая к чужой земле душой, жить приезжим, проезжим. Если нет родины, не хочу и дома».
Конечно, не каждый мог бы себе позволить это. Между прочим, тут выразилось, быть может, и презрение к деньгам, которые он заработал на чужбине, к чужим деньгам.
* * *Изменилось представление о возрасте. У Тургенева где-то написано (воспроизвожу но памяти): «В гостиную вошел согбенный старик сорока семи лет». Похожее место есть у Лермонтова. Положим, что и тот и другой написали это в молодости, когда им было по двадцать с небольшим и когда сорокасемилетний человек мог показаться им стариком. Но вот вчера на улице впереди меня идут две девушки лет двадцати, разговаривают: «Ну, вышел он… сорок четыре года. Молодой мужчина…»
* * *Можно представить себе Иисуса Христа (в данном случае не имеет значения, миф это или нет) идущим по дороге, разговаривающим с учениками, исцеляющим больного, сидящим за столом на свадьбе в Кане Галилейской или во время тайной вечери, когда Мария Магдалина омывала ему ноги, возлагающим руки на головы детей, изгоняющим торговцев из храма, проповедующим, слушающим, умирающим на кресте, но нельзя представить себе его смеющимся. Неужели он никогда не смеялся?
* * *Перечитывая скромный, но трогательный роман Данилевского «Княжна Тараканова», я напал на страницы, при чтении которых меня озарила вспышка догадки. Я теперь убежден, что при чтении именно этих страниц у Михаила Афанасьевича Булгакова (а он конечно уж читывал Данилевского) сверкнула первая искра замысла его удивительнейшего романа.
Напомним. Будущий Павел I, но пока еще только наследник престола, путешествовал по Европе под именем графа Северного. И вот в Венеции:
«Граф Северный… гулял по площади в маске, в стороне от других, беседуя с каким-то высоким, тоже в маске, иностранцем, который ему был представлен в тот вечер Глюком в театральной ложе. Светил яркий полный месяц, горели разноцветные огни…
– Кто это? – спросила одна дама своего мужа, указывая, как внимательно слушал граф Северный шедшего рядом с ним незнакомца.
– Да разве ты не узнаешь? Друг Глюка, наш знаменитый маг и вызыватель духов…»
Павел своему собеседнику говорит: « – Вы – чародей, живущий, по вашим словам, несчетное число лет… Вы, как уверяют, имеете общение не только со всеми живущими, но и с загробной жизнью… Хотелось бы вас спросить об одном явлении…
– Приказывайте, слушаю, – ответил незнакомец.
– …объясните мне одну загадочную вещь, странную встречу.
– К вашим услугам, – ответил, вежливо кланяясь, незнакомец».
Далее Павел рассказывает магу (словечко, кстати сказать, в изобилии фигурирующее в романе Булгакова), «как он в лунную ночь (опять лунная ночь! – В.С.) шел с адъютантом по улице и как вдруг почувствовал, что слева между ними и стеной дома молча двигалась какая-то рослая, в плаще и старомодном треуголе, фигура, как он ощущал эту фигуру по ледяному холоду, охватившему его левый бок, и с каким страхом следил за шагами призрака, стучавшими о плиты тротуара, подобно камню, стучащему о камень…».
