Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий
– А ты спину-то держишь! – одобрительно сказал Синягин.
– А знаешь, Иван Максимыч, как сто лет назад в Париже узнавали русских офицеров, ушедших в иммиграцию? Они ведь и таксистами работали, а их узнавали сразу. По осанке, по прямым спинам! Это не россказни, во многих мемуарах проскальзывает. У русского офицера спина всегда прямая, его и возраст не горбит.
Ну, и характер не гнучий.
Синягин налил себе три капли, выпил. Сказал:
– Ну что, теперь к делу?
Устоев откинулся в кресле, помедлил.
– Да дела-то вроде бы и нет. Как говорят американцы, – прайвеси, территория частной жизни. Ты ведь мою историю знаешь…
– Знаю, что у тебя жена погибла в автокатастрофе, и ты – вдовец с двумя детьми на руках. Что ещё?
– Верно. Так и написано в личных документах. Всё соответствует. А рассказать, что в жизни не так, я могу только тебе. Потому советоваться и приехал.
– Не пугай. Что не так?
– А то, что я с женой в разводе был, случайно не успел оформить. А уж когда случилась трагедия, сам понимаешь, зачем перед начальством душу выворачивать.
Синягин молчал.
– Ты своему слову верен. Вопросов не задаёшь, чтобы я сам всю правду рассказал. А она не простая, моя правда, внутри неё сложная проблема зашита… Женился лейтенантом, когда служил на точке, сто вёрст от райцентра. Но вскоре понял, что угодил в классический военно-полевой роман. Ты знаешь, для нашего брата не так уж редко, что муж и жена не одним миром мазаны. Всю жизнь так живут, и слава Богу. Служба, она помогает сердце в узде держать. Но у меня случилось осложнение: рожать не хотела. Говорила: условия для детей создай, тогда и рожу. Не стану, Иван Максимыч, в детали вдаваться, но факт в том, что условия – в её понимании – возникли только в Москве, когда я генерала получил. Тут она мне двойняшек и подарила. – Помедлил. – Я был счастлив. Но генеральшу светский тлен одолел. Как-то вернулся из отлучки вечером, – девчонки спят, а её нету. Только к часу пришла да навеселе. Под настроение как на блюдечке и преподнесла: лучше тебя мужики есть…
– Погоди, – прервал Синягин. – Говоришь, на точке сошёлся.
А она – из каких? Офицерская дочь?
Устоев замолчал надолго, борясь с желанием выплеснуть накопившееся. Но ответил спокойно, как бы между прочим:
– Наёмная продавщица в буфете… А что мне после её признаний оставалось? Не выяснять же, кто ножку подставил, чьи душевные красоты её увлекли. Взял мундир, снял однокомнатную квартирку – обстановка отеля, две трети зарплаты на девчонок отдавал. Вот и всё, началась другая жизнь, оглоблями назад. Как говорится, карандаши исписаны. Я и в Москве-то почти не бывал, из командировок не вылезал, там да сям. И вдруг получаю известие: ваша жена разбилась в пьяной аварии. Вот он, мой фунт лиха. Понятно, я концы и схоронил.
– Та-ак, – уже не сказал, а хмуро крякнул Синягин, налив себе ещё три капли. – Чужая душа потёмки. Мир меняется, а порядочные люди остаются всё такими же, оттого им и жить труднее.
Ну, продолжайте, ваша мрачность… – Да я вроде всё сказал.
Иван Максимович разозлился:
– Слушай, Пётр Константиныч, ты из меня простачка не лепи.
Тёплое с мягким не путай. Я из староверов, у нас одноголосое пение в почёте: приехал на переговоры, вот и пой. Я среду вашу знаю: перед переговорами дают директиву с конкретной позицией: чего добиться, где можно уступить, где ни шагу назад. И ты такую директиву сам себе задал. Чего мнёшься? Жарко, как эскимосу в Африке? Расстегнись. К делу, к делу!
Между тем Устоев двигался по выверенному плану и как бы под нажимом Синягина, якобы нехотя, вынужденно перешёл к делу.
– Иван Максимыч, коли так, войди в моё положение. Пятилетние двойняшки на руках, а я в разъездах. Из Перми старый товарищ – на той точке начинали, – прислал тёщу, чтобы сидела с девчонками. Квартира моя, развестись, выписаться не успел, но живу в съёмной, на Хорошёвке, чтоб не мешать. – Резко прибавил голосу и эмоций. – Да эта бытовуха, чёрт бы с ней! В другом проблема: девчонки растут, через пару лет планирую в президентский пансион их отдать. А Артемьевна, она не пушкинская Арина Родионовна, детей от души холит, а воспитание… Сам понимаешь. Как бы не загубить девчонок, возраст самый восприимчивый. Глядишь, в интернетном болоте утонут.
Устоев выговорил боль, отвёл душу и налил себе немного коньяка.
Синягин долго о чём-то соображал, потом спросил:
– Говоришь, за советом приехал?
– Ты, Иван Максимыч, по жизни человек мудрый.
– А совета, совета какого испрашиваешь? Ты мне, Пётр Константиныч, голову не морочь. Может, попросишь за ломану полушку другую домработницу подыскать? По моему статусу и чину домработницами заниматься – в самый раз, и к масти и к месту. Говори прямо, за каким советом прибыл?
Устоев упрямо молчал. Он, конечно, знал, что сказать, сто раз обкатывал те несколько судьбоносных фраз, которые заготовил давным-давно и, словно «Отче наш», повторял по пути к Синягину. Но генеральская сдержанность, вручаемая вместе со звёздами на погонах, не позволяла дать волю чувствам. Такой матёрый мужик, как Иван Максимыч, надеялся Устоев, сам сообразит, о чём речь, и начнёт тот разговор, ради которого Устоев и приехал.
Синягин поднялся с кресла, расхаживал по залу. На его светло-коричневом свитере плясали отблески каминного костерка, за плотной фигурой метались тени. Он подошёл к аккуратной кованой полешнице, взял пару поленцев, подбросил в огонь. И снова принялся кружить по каминному залу.
Не так часто бывает, чтобы два сильных, мощных мужика, наживших колоссальный жизненный опыт, два зубра в очном поединке не противостояли бы друг другу, пусть и подспудно, ища свою выгоду, а наоборот, всей душой стремились понять один другого ради разгадки сложных головоломок судьбы и жизни. «Не тот человек Устоев, – раздумывал Синягин, – чтобы прикатить ко мне по поводу устройства своих дочерей – сам справится! – а уж тем более упоминать о какой-то домработнице Артемьевне. Глубже, много глубже скважина. Он, конечно, знает, с каким советом ко мне обратиться, да ждёт, чтобы я первым обозначил тему. Карахтер! Я бы на его месте вёл себя так же. А чего, собственно, он мнётся, деликатничает? Почему темнит? А-а, ведь сказал же – прайвеси! И какая-то ещё в этом деле проблема зашита!»
Но нет, неглуп, совсем не глуп Иван Максимович Синягин, чтобы не сообразить, в чём дело, чтобы не добраться умом до самого заветного. Снова перебрал в башке рассказ Устоева – слово в слово. Ну конечно!
