Кроме шуток - Сара Нович

Но директриса упорствовала и жестом пригласила ее к доске. Чарли встала, помялась.

Поторопись.

Иду, – сказала она.

И что ты ко мне привязалась, сучка.

Прошу прощения?

Черт. Неужели она сказала это вслух? Она и забыла, что директор Уотерс слышит.

Ничего.

Выйди из класса.

И Чарли вышла, но она была так зла, что стояла за дверью и, уперевшись лбом в стену, пинала ее, пока большой палец на ноге не онемел, а директриса не высунула голову в коридор и не указала в сторону вестибюля.

Мой кабинет. Быстро!

Чарли пошла в Клерк-холл и принялась расхаживать по приемной, несмотря на неоднократные попытки секретарши усадить ее.

У нее сейчас урок, – сказала секретарша.

Я знаю, – сказала Чарли.

Знаю, блядь.

Если секретарша и услышала ее, то не подала виду. Чарли было все равно. Она вполне могла бы повторить это кому‐нибудь в лицо. Она нервничала, паниковала – ее опять ждал коррекционный класс.

Через некоторое время появилась директриса и движением руки пригласила ее в кабинет. Чарли стояла перед огромным дубовым столом, переминаясь с ноги на ногу, опустив голову так низко, как только было возможно, чтобы не переставать видеть директрису.

Что это было? – спросила та.

Ничего.

Ты не называла меня сучкой?

Чарли нерешительно покачала головой.

Пожалуйста, садись.

Чарли села.

Честно говоря, – сказала директриса, – я этого ожидала.

Ожидали?

Ну, не совсем этого, но… Смотри.

Директриса написала два слова в блокноте и повернула его так, чтобы Чарли могла видеть: Языковая депривация.

Языковая депривация, – повторила она жестами. – Слышала о таком?

Чарли покачала головой. Директриса опять взяла блокнот и написала: Люди выучивают свой первый язык примерно к пяти годам. В противном случае начинаются проблемы.

Она отложила ручку и постучала себя по виску.

Вот здесь, – сказала она.

Отлично, – сказала Чарли.

Люди в твоем положении очень часто имеют поведенческие ________.

Что?

Р-а‐с‐с-т-р-о-й‐с-т-в‐а.

Вы думаете, у меня языковая депривация?

А ты?

Чарли подумала о своих приступах, о Комнате тишины, о ярости, которая опять вскипела в ней из‐за того, что Кэйла от нее отмахнулась.

Не знаю.

Я тоже не знаю. Но знаю, что общение дается тебе с огромным трудом.

Это точно, подумала Чарли.

Тебе нужно быть терпеливее к себе, – сказала директриса. – Язык не приходит мгновенно.

А если слишком поздно?

Я видела, как выглядит слишком поздно. Это не твой случай.

И хотя, скорее всего, учителям просто положено было так говорить, директриса ответила не задумываясь, и это заставило Чарли поверить ей.

Но это не значит, что ты можешь срываться на учителях.

Чарли кивнула.

Три консультации у психолога, среда, 15:00, – написала директриса в блокноте.

Поняла?

Да.

И еще кое‐что.

Чарли прикусила язык.

Я хочу, чтобы ты походила на внеклассные занятия. В театральную студию.

Чарли покачала головой.

Спектакль будет зимой. Они ставят “П-и-т-е-р-а П-э-н-а”.

Спектакль? Ни за что.

Это не предложение, – сказала директриса.

Я не актриса, – сказала Чарли.

Ты можешь быть _______ _______.

Кем?

Т-е-х-н-и-ч-е‐с-к-и-м р-а- б-о-т-н-и-к-о-м. Техническим работником.

Техническим работником?

Помогать за кулисами.

А если я не справлюсь?

Там нельзя не справиться.

Ну наверное.

Опять же, это не по желанию.

Хорошо. О-к.

Над столом директрисы вспыхнул световой сигнализатор, сообщая о конце рабочего дня.

И я никогда больше не хочу слышать таких оскорблений. Ни на одном языке.

О-к.

Директриса кивнула на сигнализатор.

Тогда иди.

Чарли поблагодарила ее, встала и направилась обратно в корпус старшей школы – она оставила свои учебники на парте в кабинете истории. Она чувствовала себя неловко, но могло быть и хуже. Директриса обошлась с ней мягко, и она надеялась, что большинство других учеников не поняли, что она сказала. Хоть она и сопротивлялась, мысль о театральной студии ее заинтересовала. Шансов заниматься в какой бы то ни было студии в Джефферсоне, и уж тем более в театральной, у нее не было. Но здесь все по‐другому. Вдруг когда‐нибудь она даже сможет выступать на сцене – что сказала бы об этом ее мать?

Она шла по дорожке к общежитию, все еще фантазируя о другой жизни, в которой они с матерью разделяли бы интерес к театру, и эти мечты настолько увлекли ее, что она даже не заметила стоящий у входа белый “вольво”, где сидела ее мать собственной персоной.

Чарли!

Мать высунулась до пояса из окна машины и отчаянно махала рукой.

Что ты здесь делаешь?

Я тоже рада тебя видеть.

Извини, – жестом сказала Чарли.

Что?

ИЗВИНИ! – закричала она.

Чарли, успокойся.

Извини. Привет.

Залезай, мы опаздываем.

Опаздываем?

На проверку импланта. Ваш охранник никак не хотел меня пускать! Можно подумать, что у вас тут Форт-Нокс.

Разве это плохо, когда в школе есть охрана?

Хорошо. – Мать вздохнула. – Ты можешь просто сесть в машину?

Чарли села, и мать поехала обратно к главным воротам.

Зимой мы ставим спектакль, – сказала Чарли, пытаясь заполнить паузу, пока они ждали, чтобы охранник проверил пропуск ее матери. – Я буду техническим работником.

Она решила не упоминать, что это наказание.

Спектакль? – сказала ее мать. – Это будет что‐то.

Что‐то?

Мать подняла глаза на два старых дуба, которые нависали над будкой охранника.

Здесь очень красиво, – сказала она.

Да, – ответила Чарли, пытаясь скрыть свою неуверенность.

Колсонская детская больница была громадным зданием, но Чарли здесь все было знакомо, и она знала, где что находится, даже не глядя на указатели. Они с матерью зарегистрировались в Центре имплантации, и Чарли наклонилась к окошку регистратуры.

МОГУ Я ПОПРОСИТЬ ПЕРЕВОДЧИКА?

Что ты кричишь, как в мегафон? – спросила мать.

Чарли пожала плечами, но потом поняла, что в школе уже несколько недель никто не велел ей говорить тихо.

Я посмотрю, здесь ли он еще, – сказала администратор.

Для чего тебе переводчик? – спросила мать.

Чтобы я могла понять врача.

Администратор подняла телефонную трубку.

Переводчик сидел на складном стуле в центре смотровой, и, пока ее мать и врач обменивались любезностями, Чарли почти ликовала: хоть она и привыкала общаться на жестовом языке с другими глухими, раньше у нее