Тоннель - Яна Михайловна Вагнер
— Ты откуда сам, брат? — спросил он по-русски, а потом сделал странное: качнулся к своему пленнику и положил ему руку на плечо.
Отеческая улыбка на темном недобром лице выглядела скорее жутко и напугала юного Газелиста еще сильнее, но он был воспитан в почтении к старшим. Вопрос был задан, и нужно было ответить.
— Точикистон, — сказал он послушно. — Панчакент.
Таксист-Рено вздохнул и покачал головой. Разочарованно, но без гнева, как будто такого ответа и ожидал и смирился с ним заранее еще до того, как залез в машину и начал разговор.
— А я из Андижона, — сказал он. — Узбекистон. Ты мусульманин, брат?
Молоденький, испуганный и очень сейчас одинокий водитель Газели поспешно закивал и с облегчением сказал «да, да», на русском сказал «да», радуясь, что понял вопрос и может на него ответить, и улыбнулся как мог широко. И в этот момент сирена смолкла и снова стало тихо.
— Совсем охренела, идиотка гребаная? — рявкнул Патриот, когда у него разложило уши. — А ну, вылезай! Вылезай, говорю, и не трогай больше ничего, весь тоннель сейчас сюда сбежится!
Проклятый ревун удалось выключить довольно быстро, вряд ли прошло больше минуты, но ущерб был уже нанесен. Проснувшиеся ряды шевелились и гудели, как электрические провода под напряжением, и люди действительно начинали прибывать. На вчерашнюю панику это, к счастью, все-таки было не похоже, никто не кричал, и давки не было, но несколько сотен человек, восемь с лишним часов проведя в ожидании хоть каких-нибудь новостей, одновременно услышали громкий звук и восприняли его однозначно — как призыв, долгожданный сигнал к сбору, и отправились искать источник. Плотно потекли к нему с обеих сторон со своими вещами, страхами, жалобами и вопросами, и маленький пятачок возле патрульного Форда внезапно стал местом, где два этих потока вот-вот должны были встретиться.
— Ася, вернись в машину, — сказал Митя.
Она оглянулась и закатила глаза.
— Ну что, пап?..
— Сядь в машину! — повторил Митя громко, и тут же стало поздно.
Проходы наполнились людьми мгновенно, как будто в тесном русле вдруг поднялась вода, и сразу некуда стало поставить ногу. Автомобили начинали качаться, скрипели рессоры. Никто не бежал и намеренно не толкался, лица были спокойные и сосредоточенные, как в очереди на эскалатор в час пик, только ступенек впереди не было. Он видел такое однажды в подземном переходе после футбольного матча, когда полторы тысячи человек с двух сторон пытались войти в метро через четыре стеклянных двери, и до сих пор помнил тишину, шорох одежды, и шарканье ног, и чужое дыхание вокруг, массу одновременных выдохов и вдохов, и как ему вдруг отчетливо стало ясно, что его крошечная ничтожная воля не имеет никакого значения и, даже если рвануться на выход или поджать ноги, его все равно понесет вперед к узкому месту.
— Пустите, — сказала побледневшая мама-Пежо. — Пропустите, пожалуйста, — и заработала локтями, но встречный поток уже накрыл ее голубую машинку и застыл, как цементный раствор.
— Это вы сигналили? — раздался женский голос. — Что такое, есть новости?
— Ворота открыли, да? — спросил кто-то с надеждой.
— Господи, ну наконец-то!
— Что он сказал? Повторите, я не слышу! Что-то с воротами?
— Да вроде открыли...
— А которые, те или эти?
— Откуда я знаю? Сами спросите!
— Лёва, Лёвочка, дай мне руку. Дай руку!
— Не надо толкаться, здесь нет места!
— А вы проходите вперед!
— Осторожнее, здесь ребенок! Лёва!
— Так открыли или нет? Кто сигналил? Дайте пройти!
Толпа зашевелилась и разбухла, похожая на тесто, выпирающее из кастрюли, и кто-то лег уже на капот кабриолета, сердито закричала нимфа, потом ойкнула Ася, которую прижали к полированному красному борту. Митя поискал глазами жену и не нашел, ее не было видно за головами, хотя Тойота стояла прямо напротив, через проход. Распахнутая дверь патрульной машины у него за спиной захрустела, готовая вылететь из петель. Один громкий звук, подумал он. У кого-нибудь сдадут нервы, кто-нибудь упадет, или закричит, или просто начнет пробираться к воротам, и начнется как вчера. Только бежать в этот раз будет некуда.
Надо было отвлечь их, остановить до того, как станет слишком шумно, объяснить, что они пришли зря, и заставить повернуть назад. Но еще раз включать сирену точно было нельзя, сирена сделала бы только хуже, так что он схватился за влажное патриотово плечо, и взобрался на подножку Форда, и сверху разглядел наконец Сашу и красивую женщину-Кайен в принужденном объятии возле Тойоты, и розовую от волнения макушку мамаши-Пежо, и Аську, которая, умница, забралась-таки к нимфе в ее железную мыльницу. Он поднял руку и крикнул:
— Эй! Послушайте! Все послушайте меня!
И тут же понял, что ни малейшего представления не имеет о том, что говорить дальше.
А они тем временем действительно замерли и подняли к нему лица, одинаково напряженные и жадные, как будто смотрели на него из гнезда, куда он должен был принести еду. Все, даже Саша и Ася, даже стоявшие рядом Патриот с Кабриолетом, которые точно знали, что никаких новостей у него нет и быть не может. Стало очень тихо, слышно было только, как скулит запертый в голубом Пежо мальчик. А он, Митя, зачем-то торчал под сотнями взглядов с поднятой рукой, в идиотской ленинской позе, как будто провалился в тоскливый школьный сон, в котором стоишь у доски и не можешь вспомнить ни слова. И поэтому скорее обрадовался, когда посреди толпы увидел вдруг высоченную хмурую бабу из Мерседеса и услышал знакомый начальственный голос:
— Объяснит мне кто-нибудь, где капитан? ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 07:26
Он двигался бы гораздо быстрее, если б какой-то баран не включил сирену, из-за которой все опять повылезали наружу и начали метаться между рядами. Запереть вас, гадов, думал капитан с ненавистью, толкаясь и потея, куда вы претесь, куда вы, сука, вечно претесь, пускал в ход локти и кулаки и пару раз от души двинул кого-то в зубы, но несмотря на все эти усилия и на пистолет, перед которым расступались даже самые упертые, их было слишком много, и он все равно увяз, замедлился и безнадежно отстал. Давно потерял из виду и беглеца, и старлея, сорвал голос, сварился внутри тесной формы и едва не словил инфаркт. Последний раз он так бегал в армии двадцать пять лет назад и даже тогда особенных результатов не показал.
Но тут машины закончились, и он вывалился в пустоту и глотнул воздуха — с облегчением, как человек, который вскарабкался на берег или вырвался на дорогу из леса. Сирена тоже как раз заткнулась (он крепко пообещал себе отыскать гниду, которая нажала на кнопку, и вырвать ей ноги), и в наступившей тишине отчетливо услышал впереди гулкий стук каблуков по асфальту, а это значило, что старлей все-таки не подкачал и гнал свою жертву к воротам. Ну всё, говна ты кусок, азартно подумал капитан, никуда ты теперь не денешься. Но сердце колотилось в горле, в боку жгло, и он рванул воротничок, уперся руками в колени и замер, нагнувшись и хрипя, стараясь поймать дыхание. И внезапно почувствовал острую холодную тоску, как будто кто-то
