Фарфоровый птицелов - Виталий Ковалев
— Умеешь снимать?
— Зенитом, думаю, смогу.
— Хорошо, бери. У меня есть предложение: видишь два ущелья — выбирай любое, встречаемся внизу у реки, кто первый спустится, ждёт. Щёлкай только самое стоящее.
Мне не хотелось идти порознь, я побаивался за Майю. Но она настояла: так больше и разнообразнее наснимаем. Быстро собрались и тронулись. Приблизительно через час с небольшим я уже был у реки. Майи не было. Газик наш был еле виден где-то в километре ниже по течению. Протомившись в ожидании, наверное, больше полутора часов, я не на шутку заволновался и решил пойти навстречу Майе. Она пошла по левому каньону, мне нужно было найти его устье. Я прошёл вверх по течению реки метров семьсот и обнаружил уходящую в горы тропу. Углубившись в ущелье, я принялся громко звать Майю. Ни звука в ответ. Во мне стал разрастаться препротивный страх. Ущелье оказалось узким и извилистым, тропа становилась всё круче. Кричал я не переставая и, наконец, где-то через полчаса в ответ на свой крик я услышал отклик: «Сее-вааа!» Не передать словами, как я обрадовался. Понёсся вверх и через пять минут увидел несчастную «пропажу» — она сидела в небольшой нише метрах так в двенадцати над тропой — ни выше не могла подняться, ни вниз спуститься. Типичная ошибка всех самонадеянных скалолазов-любителей. Спускаться всегда намного труднее. До карниза перед нишей она добралась по узкой и почти отвесной трещине. Дальше метров пять надо было лезть по довольно крутой стене, цепляться там было почти не за что.
— Какой ты молодец! Я уже думала: ну всё, буду доживать здесь свой век — ни туда, ни сюда! Местечко глухое. Страшно! Сева, что же мы будем делать? У меня ходят ходуном колени, я не могу по этой трещине спускаться. И подниматься дальше не могу. Не могу, и всё! Стыдно, но это так.
Я осмотрелся. Конечно, я мог бы попытаться залезть туда, к Майе, но в этом не было бы никакого толку. Пришлось бы потом спасать обоих. Мы посовещались. Решили, что я схожу за Тимой, другого выхода нет.
— Только не беги, будь осторожен!
Но я побежал.
Тима в одних семейных трусах сидел под брезентовым тентом и читал «Чёрную моль». К моему сообщению он отнёсся без всякой паники, не вскочил и не засуетился. Попросил рассказать подробно, как и что. Потом порылся в багажнике, нашёл буксировочный трос, монтировку и большой молоток. Надел брюки и рубашку.
— Пошли!
Когда мы добрались до Майи, было уже около шести часов. Надо было поторапливаться. А как действовать, я не представлял. Тима оказался смекалистей. Мы с ним поднялись в обход намного выше злосчастного места и спустились сверху в сторону карниза, как раз над пятиметровым участком, который поставил Майю в тупик. Теперь надо было закрепить трос и сбросить другой конец Майе. Мы вбили монтировку в трещину между камнями, и, в конце концов, трос удалось закрепить. Майя поймала конец троса. Нам пришлось придерживать его для страховки, на случай, если монтировка вылетит. Началось самое мучительное. Майя перемещалась по крутой стенке со скоростью улитки. Трос резал кожу. Мы ничем не могли помочь. Надо отдать должное нашей интеллигентной спутнице, она взяла себя в руки и терпеливо ползла, отыскивая малейшие трещины и выступы. Не знаю, сколько это продолжалось, — наверное вечность, а может, и больше. Торопиться было нельзя. И вместе с тем нужно было торопиться — солнце садилось, ему не было до нас никакого дела. Когда, наконец, Майя дотянулась до наших рук, и мы втащили её на ровную площадку, это было что-то незабываемое. Все трое мы обнимались и целовались, как самые счастливые люди на свете. Майя взмолилась:
— Не знаю, как я пойду, меня ноги не держат, я еле стою. Надо же быть такой дурой! Простите меня. Простите ради бога! Я полезла из любопытства, думала, там глубокая пещера.
Вид у неё был истерзанный: и майка и брюки продрались в нескольких местах, трос был грязный и перемазал одежду. Руки были исцарапаны до крови. Мы начали медленно спускаться к реке. Чуть не забыли рюкзак и фотоаппараты — они лежали у основания этой вредной скалы. Слава богу, спохватились. К машине притащились в сумерки. Майя взялась приводить себя в порядок, прижгла царапины. Тима разложил брезент, включил переносную лампочку, и мы закатили пир. Аппетит, как и положено, пришёл во время еды и никак не хотел уходить. Всё подмели вчистую. Говорили сумбурно, кто о чём. Наконец, аппетит усовестился и откланялся. Можно, кажется, взглянуть и на небо. А там было на что посмотреть! Таких крупных и ярких звёзд я больше нигде и никогда не видел. Сияли невероятно, как будто им какая-то щедрая надмирная сила приказала расстараться для нас. Майя, благодаря своему отцу, хорошо знала созвездия и принялась показывать: вон — Плеяды, вон — Кассиопея, а вот это — Орион. Я наслаждался, задрав голову и глядя почти в зенит. Постояли молча. Майя, помню, тихо произнесла: «Господи, какие невероятные декорации воздвигнуты для нашей жизни!» Я про себя удивился: именно это мне тоже хотелось сказать. Тима, однако, прервал урок астрономии — надо ехать, времени уже ой-ёй-ёй! Он слегка осоловел от съденного, и за рулём его стало клонить ко сну. Нам с Майей пришлось организовать художественную самодеятельность, чтобы отогнать у Тимы сон. Майя читала стихи — что-то про озеро Чад и жирафа, про розоватые брабантские манжеты и про лист банана на журчащей Годавери, а я прочёл до середины «Дай, Джим, на счастье лапу мне» и дальше позорно запнулся, никак не мог вспомнить — спасибо, Майя продолжила. Тима остановил машину, и мы вылили ему на голову все остатки питьевой воды. Попрыгал, крякнул и поехали. Дома были за полночь. Бабушка моя что-то громко и
