Как было — не будет - Римма Михайловна Коваленко
К СЕСТРЕ НА СВАДЬБУ
К сестре Роман вылетел поздно вечером, намереваясь к утру быть у нее и через два дня вернуться домой. В кармане лежал обратный билет, в одной руке — дорожный портфель, в другой — тяжелый картонный ящик, перетянутый шпагатом, — кофейный сервиз на двенадцать персон. Сервиз он купил год назад, возвращаясь из райисполкома с ордером на новую квартиру. Вручил сервиз жене, предвкушая бурю восторга, которую вызовет у нее этот роскошный набор чашек и блюдечек. Лена молча взяла подарок, развернула и сказала, глядя в сторону: «Ты обалдел». Он так расстроился, что даже потом, когда пришлось занимать деньги на переезд, когда правота Лены стала очевидной, обида не проходила.
В новой квартире сервиз расставили на подоконнике. Там он и стоял, собирая пыль, пока не пришла телеграмма: «В субботу свадьба. Жду. Аня». Лена сказала: «Подарок уже есть. Заберешь сервиз».
Сестру Роман не видел восемь лет, с тех пор как ушел в армию. Первые годы разделяло их большое расстояние: служил на Дальнем Востоке, потом, когда демобилизовался и осел в Сибири, Аня уехала жить на юг. Их письма друг к другу были скупы и редки, несколько раз договаривались свидеться, но не вышло. Он не забыл сестру, но время сделало свое дело, и в последние годы, вспоминал о ней редко. Телеграмма словно толкнула его в грудь, отбросила в прошлое, и он заволновался. Аня вспомнилась не такой, какой была в час их расставанья, а девочкой с двумя светлыми косицами, которая, как коршун, бросается на него, когда он приближается к ее книжкам и тетрадкам, жалуется на него всякий раз матери. Ему было шесть лет, а ей десять. Два года уже не было войны. Он ходит в детский сад, Аню приняли в пионеры. Вот тогда и произошел тот случай, горечь от которого осталась на всю жизнь. В детском саду проходила показательная игра. Неизвестно, кому пришло в голову, в тихом районном центре, где за день проедут по немощеной главной улице три-четыре машины, проводить эту игру. В сквере развесили плакаты с красными, зелеными и желтыми кругами, назвав их светофорами. Шефы — пионеры — должны были изображать транспорт, детсадовцы — пешеходов. Посмотреть на игру прибыла какая-то комиссия из области, сошлись, как в праздник, жители городка. Перед началом игры заведующая детсадом распределяла роли. «Транспорт» выстроился по одну сторону, «пешеходы» — по другую. Вот тогда Аня, выскочив из своих рядов, схватила брата за руку и подвела к заведующей:
— Он будет орудовцем.
Заведующая ласково посмотрела на Романа и сказала:
— Молодец. Иди вон к той скамейке.
Он не хотел быть орудовцем, не знал, что это такое, и пошел в другую сторону. Аня догнала его:
— Вернись. Ты будешь самым главным. Будешь орудовцем.
— Не буду! — крикнул он и побежал от нее.
Она опять догнала, толкнула в спину, и он упал в траву, захлебываясь слезами.
Самое ужасное было потом. В сквере играл баян, ребята парами пересекали дорожки, потом им вручали подарки, а он сидел в кустах синий от слез, понимая, что несчастен из-за Ани. Потом он понял, что она хотела ему лучшего — «будешь самым главным», но детское горе, которое он пережил в тот день, почему-то не меркло с годами. Вспомнит — и в горле ком: зачем она так сделала, лишила, может быть, самого лучшего праздника в детстве.
Мать умерла, когда Ане было двенадцать. Остались они вдвоем. Два раза в год приезжал дедушка. Привозил кули с картошкой, венки лука. Перед сентябрем из школы им приносили талоны на одежду, однажды в райисполкоме выдали ордер на двадцать метров бесплатной бязи. Бязь была предназначена на простыни, но Аня перекрасила ее в синий цвет, и все годы до армии он носил синие рубашки, которые сначала красили спину, а потом неровно выгорали — пятнами.
В девятом классе Аня перевелась в вечернюю школу, пошла работать в буфет на станции. Сидела в десятом классе четыре года, все недоучивалась до экзаменов — то посреди зимы бросит, то весной. Аттестат получила в один год с Романом, спрятала его на дно чемодана. Его аттестат часто разглядывала: «В институт тебе надо, Ромка».
В институт Роман попал поздно. Армию отслужил, женился, до пятого разряда на заводе добрался — только тогда понес свой аттестат в институт. И вот теперь уже три курса за плечами. Лена говорит:
— Не заметим, как пролетит еще три года, и будешь ты инженером.
— Буду орудовцем, — отвечает он.
Лена пожимает плечами: при чем здесь орудовец?
К вечеру заморосил дождь, и Роман испугался, что вылет задержится. Но по телефону ответили: «Рейс состоится по расписанию», и он успокоился. Пришла с работы Лена, весело крикнула с порога:
— Ромка, что за вид? Похоже, это тебя женят на старухе.
Он понял и спросил недобро:
— Ты ее считаешь старухой?
— Господи! — Лена пожала плечами и пошла на кухню. — Когда человек не воспринимает юмора — это последнее, самое дохлое дело, это уже не человек, а мой муж Роман. Я отдаю сервиз, фамильную, можно сказать, вещь, его сестре, а он, как всегда, недоволен.
Настроение у нее было хорошее. Роман пошел к ней:
— Ты опять будешь издеваться, но мне страшно.
Она посмотрела на него серьезно:
— Сам виноват. Если у тебя есть сестра, надо быть братом не только по большим праздникам.
Иногда она ревновала его к сестре. Когда он говорил: «Ане я обязан всем», Лена вздыхала: «Зато мне, слава богу, ты ничем не обязан». Это означало, что кто-то другой, а не она пошла с ним на шестой день знакомства в загс, три года жила в частной комнате, три года засыпала при ярком электрическом свете, который был нужен его курсовым чертежам и совсем не нужен ей…
Она работала в театре, играла много ролей, в том числе — в последний год — ведущие, и когда кто-нибудь спрашивал: «Лена, правда у вас муж токарь?» — она отвечала: «Да, мне повезло. Редко у кого в нашей среде мужья заняты серьезным мужским делом». Каков вопрос, таков и ответ. Когда после премьеры Роман приходил за кулисы, режиссер протягивал к нему руки: «Ну, как? Ваше мнение для нас, Роман Сергеевич, особенно дорого». Так пусть он считает, что это тоже заслуга его сестры Ани.
Роман боялся встречи с сестрой. Боялся невысказанного укора за их долгую разлуку, боялся, что не найдут они
