Приданое - Елена Воздвиженская
– Ты куда это, на ночь глядя? – испугалась мать.
– Прогуляюсь, матушка, не беспокойся за меня, – ответил Иван и вышел из избы.
Он постоял во дворе, подумал немного о чём-то, и решительным шагом направился в хлев. Выведя оттуда лошадь, он вновь запряг её в сани и выехал со двора. Ехать ему пришлось недолго. Вот и дом Пахома. Окна тёмные, но Иван отчего-то чувствовал, что он должен быть там, внутри. И ещё знал он, что нужно ему караулить Пахома. Что-то должно произойти. Иван остановил лошадь за углом, и, закутавшись в тулуп и подняв воротник, принялся ждать. Прошло время. Иван уже подзамёрз, как вдруг внезапно в окнах замелькал блуждающий огонёк, словно пламя одинокой свечи. Кто-то ходил там внутри. Иван напрягся. Спустя ещё какое-то время ворота Пахомова дома отворились, и фигура в тёмном вывела под уздцы лошадь. Иван пригляделся, да, это несомненно был сам Пахом. Тулуп на нём накинут был прямо на исподнее, в котором с утра он бегал по деревне. Получается, что он так и не одевался и проходил так весь день. Иван вздрогнул – на белом белье темнели пятна. Что это? Неужели кровь? Кому ещё мог навредить этот гад? Однако же, размышлять было некогда, так как Пахом уже резво вскочил на лошадь и с невиданной прытью помчался верхом по дороге, ведущей из деревни в сторону леса. Иван тут же прыгнул в сани и тронул с места.
***
В лесной избе дело шло полным ходом. Небо уже покрылось звёздами и за окном совсем стемнело, а дед Матвей весь извёлся то сидя в бане, то наворачивая незнамо какой по счёту круг вокруг избы, не решаясь войти, когда на крыльцо выбежала вдруг тётка Кима.
– Родила? – тут же метнулся к ней дед.
– Нет ещё, не торопи ход, старый, – отмахнулась повитуха, – Чаво спросить-то хотела, ты проход открыл?
– Открыл.
– Ну, и славно. Гости едут уже.
– А…
– Неколи мне, старый, вот-вот уже. Ступай, гуляй, – и громко хлопнув дверью, худая длинная, как палка, фигура повитухи, согнувшись вдвое, шустро юркнула обратно в избу.
– Дык гуляю я, гуляю, – дед Матвей пожал плечами и вздохнул, – Ужо извёлси весь.
И, натянув пониже шапку, он с тоской и волнением поглядел на светящееся окно избы, и пошёл по бесчисленному разу вкруговую избы по натоптанной им тропке.
***
Лошадь Пахома несла, как шальная. Иван на санях еле за ним поспевал. Куда он мчался, Иван не знал, но чуял, что Пахома мучают старые грехи и он может вывести его на след Софьи. Старые, могучие ели с заснеженными лапами мелькали вдоль дороги с бешеной скоростью, сугробы пролетали мимо, а они всё неслись и неслись, проехали уже две деревни, и вот, наконец, Пахом остановил загнанную лошадь, от крупа которой валил пар и спрыгнул на землю. Иван также спешился и пошёл следом, не опасаясь, что Пахом его увидит. Тот был, будто оглушённый и не замечал ничего вокруг. Быстрым шагом он двинулся в лес, то утопая по пояс в сугробах, то выбираясь на проплешины меж деревьев.
Шли они долго. Внезапно Пахом замер, обвёл взглядом лес и закричал:
– Ну что, тварь, выходи! Ты же жива, я знаю! Я-то думал, что ты сдохла, а оказалось, что нет. Что? Вздумала меня преследовать? Тебе меня не запугать! Выходи! На этот раз я доведу дело до конца, надо было ещё в прошлый раз тебя убить.
Он смачно харкнул на снег и скинул тулуп. Иван заметил, как в руке его что-то блеснуло в сиянии лунного света.
– Нож, – понял Иван.
Прячась за стволы деревьев, он тихо следовал за Пахомом. Месяц светил ярко, ночь была лунной, и голубой свет заливал поляну, на которой они находились. Внезапно Пахом замер, попятился, а затем начал яростно размахивать ножом, будто отбиваясь от кого-то невидимого. Иван напрягся, вгляделся, но никого не было рядом с Пахомом, он был совершенно один в самом центре залитой лунным светом поляны.
– Вот тебе, вот тебе, получай, – неистово орал он, и бил ножом воздух.
Внезапно во тьме под деревьями, что окружали плотной стеной поляну, блеснули жёлтые огоньки, потом ещё и ещё. Иван вжался в ствол дерева, продолжая всматриваться в темноту под деревьями. И тут, на поляну со всех сторон медленно, пригнув к земле морды, стали выходить один за другим звери.
– Волки, – понял Иван.
Они медленно приблизились к Пахому и взяли его в кольцо. Тот затих, перестав вопить, и уставился на зверей.
– А-а, помощничков привела? – осклабился он, – Ну, ничего, я и с ними справлюсь.
И он вновь замахал рукой, в которой сжимал нож. В эту секунду один из волков, стоящих позади него, пригнулся к земле, и, расправив мускулистое тело в пружинящем резком прыжке, взлетел в воздух. В следующее мгновение его челюсти уже сомкнулись на запястье Пахома, и тот, взвыв от боли, выронил нож в снег. Тут же волк, стоявший впереди Пахома, прыгнул на него, и, уперевшись мощными лапами в его грудь, повалил наземь. Пахом упал, и тут же вся стая накинулась на него, клацая зубами. Послышались крики, бульканье, треск разрываемой одежды, хруст и рычание. Иван похолодел, до того жуткой была эта картина. Его человеческим желанием было броситься на помощь лежащему, но он, до боли вцепившись пальцами в кору дерева, остался стоять на месте, превозмогая этот порыв, и глядя на то, как волки грызут Пахома заживо, не в силах отвести глаз от страшного зрелища.
– Этот человек получил то, что заслужил, видит Бог, – подумал он.
Спустя несколько минут крики стихли, и лишь хруст и хлюпающее чавканье заполнило поляну. Иван стол недвижим, наверное, стоило бы влезть на дерево, пока волки были заняты Пахомом, он это понял только сейчас, но тут же осознал, что уже поздно, и лучше не шевелиться, в надежде на то, что звери его не заметят. Вскоре кровавый пир был окончен, и звери, вытянувшись в шеренгу за вожаком, засеменили в лес. Проходя мимо Ивана, вожак остановился и поднял морду. Иван, не дыша, смотрел на него, не отводя глаз. Волк смотрел долго и пытливо, склонив голову набок. Остальная стая наблюдала за ним. Наконец, волк отвернул свою морду и трусцой побежал к тёмной полосе деревьев. Иван выдохнул, глядя им вслед, и когда последний из волков, скрылся во тьме, тихо прошептал, обращаясь то ли к зверю, то ли к Богу, то ли ещё к кому:
– Спасибо за справедливость…
Глава 24
– Не могу больше, тётка Кима! Умираю!
– Да вот как же! Здрасьте-пожалуйста, помирать она собралась! А кто ж родить тут будет? Я?
– Не могу я…
– Всё можешь, осталось всего ничего! Вон и темечко уже вижу! Светленький дитёнок у тебя, волосики-то льняные, ну, чистый ангел! – умилилась повитуха.
– Отдохни малость, отдышись, – велела она, и тут же вновь потянула Софью за руку, – А вот теперь давай, тужься, тужься родимая!! Ну!!
– А-а-а! Не могу!
Тётка Кима засуетилась, быстро подставляя чистую пелёнку и разворачивая крохотную головку своими умелыми, опытными ладонями, вот уже показалось плечико, вот второе, повитуха просунула пальцы под мышками младенца, ещё раз развернула его, и, одним ловким быстрым движением вынула его из материнского чрева, и приподняв между ног роженицы, ликующе воскликнула:
– А!! Софьюшка!! Погляди-ка, девка, какого богатыря мы родили с тобою!! Сын у тебя!!
Тётка Кима весело смеялась, в то время, как руки её уже сами по себе, наученные многолетней привычкой, делали своё дело – она протёрла дитю личико, открыла ему ротик и быстрым движением пальца, обёрнутого чистой тряпицей, очистила от слизи горлышко, а затем звонко шлёпнула по мягкому месту. В ту же секунду избу огласил громкий, заливистый первый крик младенца.
Во дворе дед Матвей, по сотому разу обходивший избу, не в силах сидеть в бане, остановился и замер перед
