Пленники Амальгамы - Владимир Михайлович Шпаков
Через несколько минут вижу на входе крошечную фигурку в джинсовом комбинезоне, рядом высится внушительный черно-белый силуэт официанта (а может, метрдотеля). Официант-тире-метрдотель окидывает меня сумрачным взглядом.
– Будем расплачиваться?
– Будем. Но позже.
Взяв Эльвиру под руку, направляюсь в зал.
– Почему позже?! – семенит она рядом. – Надо сейчас!
– Сейчас хочу тебя угостить.
– Ой, серьезно?! Ты настоящий друг!
– Всего лишь?!
– Ну, ты же сам меня бросил!
Это правда, бросил, хотя причины травести не знает (надеюсь, а там бог весть!). Мы усаживаемся за столик, на котором недопитый коньяк, допитое шампанское, куча тарелок… Основательно прожигали жизнь, ничего не скажешь!
Тут же делаю заказ. Эльвира хлопает в ладоши, чуя во мне спасителя, этакого начинающего волшебника. «Я не волшебник, я только учусь…» Почему в голову лезет всякая хрень?! А потому, что в свое время Эльвира играла Золушку и заставляла меня писать о ней хвалебные статьи.
– Ну что? – усмехаюсь. – Карета превратилась в тыкву?
– Ой, точно! Но с твоим приходом все переменилось! Давай за это выпьем, пока заказ несут!
Она разливает коньяк.
– Помнишь, значит, мою Золушку?
– Такое трудно забыть!
Мы выпиваем, и вот уже приносят салаты, а пустую посуду уносят. Вторая серия гулянки для Эльвиры, похоже, привычна (японская школа!). Кто, интересно, был героем первой серии?
– Ой, ты его не знаешь! А может, и знаешь – Бурыкин, он в музучилище преподает. А в свободное от работы время музыку пишет, композитор хренов. Начал напевать что-то из своего, а я возьми и ляпни: я, мол, где-то такое слышала! Он аж со стула вскочил: «Хочешь сказать – это плагиат?!» Обиделся смертельно! Начал собираться, схватил мой рюкзачок – и с концами! А свой оставил!
Эльвира вытаскивает из-под стола рюкзак из плащевой ткани.
– Думала, там деньги есть, а нашла только сигареты и презерватив! Если бы не ты…
Что особенного в обиде средненького мелодиста, который предпочел ущемленные амбиции – страсти? Презерватив однозначно говорит о страсти, да вот незадача: художника обидели! И что странного в звонке Эльвиры? Мы в конце концов тоже занимались сексом, причем без всякой контрацепции. Однако в целом картинка вполне абсурдная: жизнь исполнена нелепостей, она уродлива и глупа, и я сам не понимаю, почему осознавать такое – приятно.
– Чего в театр не показываешься? А? Раньше часто забегал!
– Вышел из юного возраста… – усмехаюсь. – А если честно – работа заела, просто головы не поднять!
– Работа, работа… Где же любовь?! А-а, ну его к черту, этого Бурыкина! Я его забыла, плагиатора несчастного. Давай за нас! За продолжение отношений! Ты теперь разведенный, я вообще девушка незамужняя… Ох, как я ревновала к твоей жене! Как увижу физиономию в телевизоре – прямо тарелку бросить готова! Теперь, слава богу, не маячит перед глазами. Она уехала вроде?
– Уехала. И хватит о ней, хорошо?
Эльвира приближается к опасной черте, за которой располагается мой персональный ад. Я сам решаю, кого впускать в него, кого – не впускать, в данный момент это вообще закрытое пространство!
Лицо травести вдруг вытягивается. Она что-то видит за моей спиной, но что именно, не успеваю понять – горло захватывает чужая рука.
– Ах ты сука! – слышу разъяренный голос. – На пять минут отошел, а ты уже место занял?!
Меня душат, причем всерьез. Эльвира кричит, мол, какие пять минут, козел?! Тебя больше часа не было! А рука мелодиста (а это, без сомнения, Бурыкин) все сильнее сжимает горло, в итоге у меня темнеет в глазах. Хватаю коньячную бутылку, не глядя наношу удар. Звон стекла, вскрик, после чего на пол грохается чье-то тело.
Обернувшись, вижу лежащего на паркете композитора, голова – в крови. Тот пытается встать, но я вскакиваю и ударом в челюсть посылаю его обратно в лежачее положение. Еще попытка подняться – еще удар! Непонятная ярость овладевает мной, будто эта посредственность виновна во всех моих бедах, будто именно Бурыкин олицетворяет злой рок, каковой я не в силах побороть. «Зато тебя, мудак, я побороть смогу, всю морду тебе расколошмачу!»
Избиение останавливает официант (или метрдотель?), накинувшись на меня сзади. Через пару минут в ресторане возникают люди в форме, и я понимаю: попал…
В обезьянник усаживают обоих. У Бурыкина на голове салфетка, набухшая кровью, у меня болит кадык, пережатый этим дебилом. Н-да, выручил девушку. И главное ведь, не пьяный! Ладно, композитор в хлам, ему простительно, но я всего-то две рюмки выпил! Вскоре накатывает стыд. Поглядываю на сопящего Бурыкина и вспоминаю, как несколько лет назад слушал в ДК Строителей его рапсодию. Представленная с помпой (в том числе в нашей газете), композиция была скучной и вялой, народ уходил целыми рядами. Но за это ведь не убивают!
Внезапно всплывает: надо позвонить домой! То есть кровь из носу как надо, я и начинаю сотрясать решетку. «Эй! У меня есть конституционное право на звонок!» Появившийся полицейский доходчиво разъясняет, кто я такой и где мое место в рамках действующей Конституции. После чего внутри опять вспыхивает злость. «Это вам с рук не сойдет! Я сотрудник газеты, про ваш беспредел будет сделан специальный репортаж!»
– Ты это… – хрипло говорит композитор. – Мне тоже дай позвонить, хорошо?
– Так не отдают телефон! Эй! Дайте позвонить, иначе буду жаловаться!
Вскоре появляется чин повыше, кажется, майор. Выпустив меня, он молча ведет в кабинет и выкладывает передо мной мобильник.
– Звоните.
Замечаю, что руки дрожат, а-а, и хрен с ним! Слышу длинные гудки. На то, что ответят, надежды мало, Кай испытывает к мобильным устройствам почти физиологическое отвращение, но вдруг возьмет трубку?
– Не отвечают? А нам вот удалось дозвониться.
– Кому? – спрашиваю тупо.
– Вашему начальству. Что ж вы, Артем Валерьевич? В таком месте работаете, а устраиваете черт знает что! В общем, попросили прибыть для выяснения, так сказать…
Мне возвращают журналистское удостоверение, а спустя полчаса вижу перепуганную физиономию главного. Он извиняется перед майором, дескать, досадная случайность, нашего сотрудника наверняка спровоцировали! Что соответствует действительности, душить-то меня первого начали. Но случайность ли это? То-то и оно, что закономерность. Желание расколошматить этот дурацкий мир охватывает нередко, чего греха таить, и, если мир олицетворяет рожа Бурыкина – страдает Бурыкин…
Понятно, я молчу. Прошу только, чтобы заодно вынули с кичи композитора, мол, интеллигентные люди, разберемся.
– Да уж, интеллигентные… – крутит головой Субботин, но все-таки задействует авторитет. Прощаемся на пороге отделения, серьезный разговор обещают завтра.
На улице уже сумерки, из них выныривает Эльвира.
– Здорово, что тебя отпустили! То есть вас отпустили…
Из
