Алексей Писемский - В водовороте
– А что, любезный, купцы здесь живут? – спросил он его.
– Нет-с, купечество здесь мало живет; они больше в парках и Сокольниках живут; там их настоящее место, – отвечал тот.
– Так здесь они и не бывают совсем?
– Наезжают по временам в праздники; вон лошади-то и экипажи, которые лучшие у сада стоят, все это купеческие.
– А здесь так-таки совсем и не живут?
– Живут и здесь два-три купца.
– Которое же это место?
– Да вон тут, как влево из саду пойдете.
– Богатые тоже?
– Сильно богатые! Я работаю у них.
– А семейные или одинокие?
– Какое одинокие, семьища у обоих.
– Сыновья или дочери?
– Есть и дочери, барышни славные! – отвечал садовник, неизвестно почему догадавшийся, что барон, собственно, о барышнях купеческих и интересовался.
– И много за ними приданого дадут? – спросил барон.
– Отвалят порядочно! – протянул садовник.
Барон отошел от него и прямо направился к указанным ему купеческим дачам; прошел мимо них раз десять, все ожидая увидеть в садиках или на балконах какую-нибудь юную фигуру, но не видал ни одной. Вечером он тоже, пойдя в большой сад, заглядывал со вниманием во все хоть сколько-нибудь сносные молодые лица, следил за ними, когда они выходили из сада, и наблюдал в этом случае главным образом над тем, что на извозчиков ли они садились, или в свои экипажи, и какого сорта экипажи, хорошие или посредственные. Все эти розыски, впрочем, не привели его ни к каким желанным результатам, и барон начал уже вспоминать о хорошенькой привязанности Михайла Борисовича, с которой Мингер последние годы весьма приятно проводил время, потому что Михайло Борисович платил только деньги этой привязанности, но любила она, собственно, барона. Барон даже подумывал написать ей, что не приедет ли она на недельку в Москву, взглянуть на этот первопрестольный и никогда не виданный ею город, но в настоящее утро ему пришла совершенно новая мысль. «А что если за княгиней примахнуть?» – подумал он, тем более, что она не только что не подурнела, но еще прелестнее стала, и встретилась с ним весьма-весьма благосклонно; муж же прямо ему сказал, что он будет даже доволен, если кто заслужит любовь его супруги; следовательно, опасаться какой-нибудь неприятности с этой стороны нечего! Скучно тут только, – соображал барон далее, – возиться с барынями; они обыкновенно требуют, чтобы с ними сидели и проводили целые дни; но что ж теперь другое и делать барону было? Службы у него не было, да и когда она еще будет – неизвестно! Значит, приволокнуться за ее сиятельством следует… На этом его решении вдруг раздался голос с террасы:
– Эдуард Федорыч, подите сюда ко мне.
Барон даже вздрогнул. Это звала его княгиня.
– Боже мой, это вы появились, наконец! – воскликнул он, в свою очередь, каким-то даже восторженным тоном и, взойдя на террасу, не преминул поцеловать у княгини ручку; она тоже поцеловала его с удовольствием в щеку.
– Садитесь тут, около меня! – сказала княгиня.
Барон сел.
– Вы, однако, довольно серьезно были больны? – спросил он ее с участием.
– Да!.. Все, впрочем, более от скуки, – отвечала княгиня.
– Но отчего же, однако, вы все скучаете? – спросил барон, стремительно поворачивая к ней свою голову.
– Оттого что… что за жизнь моя теперь? Детей у меня нет!.. Близких людей, хоть сколько-нибудь искренно расположенных ко мне, тоже нет около меня!
– Позвольте мне включить себя в число последних и пояснить вам, что я около вас! – сказал барон.
– Вы на время; вы петербургский гость; опять уедете туда и забудете здешних друзей.
– Нет, я не из таких скоро забывающих людей! – произнес с чувством барон. – Я вот, например, до сих пор, – продолжал он с небольшим перерывом, – не могу забыть, как мы некогда гуляли с вами вдвоем в Парголове в Шуваловском саду и наш разговор там!
Княгиня немного покраснела: барон напоминал ей прямо свое прежнее объяснение в любви.
– А вы помните этот разговор? – спросил он ее уже с нежностью.
– Еще бы!.. – протянула княгиня, потупляя немного глаза свои.
– Но отчего же вы тогда ничего мне не отвечали? – присовокупил барон, весьма ободренный последним ответом ее.
– Мне странно было бы отвечать вам что-нибудь! – сказала княгиня, не поднимая глаз. – Вы были тогда такой еще мальчик!
– Но, однако, другому мальчику вы оказали в этом случае предпочтение! – произнес барон с грустию.
– Сила обстоятельств!.. – проговорила княгиня.
– Будто только? – спросил барон, устремляя на княгиню испытующий взгляд. – Будто вы не были влюблены в вашего жениха?
– Конечно, была влюблена! – поспешно отвечала княгиня, как бы боясь, чтобы ее в самом деле не заподозрили в чем-нибудь противном.
Барон решительно не знал, как и понять ее.
– Да, припоминаю эту минуту, – начал он опять с грустным видом, – когда вас повезли венчать, не дай бог перенести никому того, что я перенес в тот день!
– Однако вы были моим шафером! – смеясь, возразила ему княгиня.
– А хорош я был, припомните?
– Немножко бледен, это правда.
– Хорошо немного бледен, – произнес барон и замолчал, как бы погрузясь в печальные воспоминания.
Княгиня тоже молчала. Перебирая в душе своей все ощущения, она спрашивала себя мысленно, нравится ли ей хоть сколько-нибудь барон, и должна была сознаться, что очень мало; но, как бы то ни было, она все-таки решилась продолжать с ним кокетничать.
– Мне бы очень желалось спросить вас, – заговорил барон, – что, тогдашнее ваше чувство к жениху в настоящее время уменьшилось или возросло?
Княгиня усмехнулась.
– А вам зачем это знать? – спросила она.
– Затем, что я очень желаю это знать! – воскликнул барон.
– Много будете знать, скоро состареетесь, – проговорила княгиня.
– Что же из того! Лучше состареться, чем жить в неизвестности!.. Нет, шутки в сторону!.. Скажите, что я должен сделать, чтоб вы были со мной вполне откровенны?
– Прежде всего вы должны доказать мне преданностью, вниманием ко мне, участием, что заслуживаете моего доверия!
– Все это очень легко сделать, а далее, потом?
– А далее… – начала княгиня, но и приостановилась, потому что в зале в это время раздалось: «К-ха!».
– Ах, это мой доктор!.. Ну, вы теперь потрудитесь уйти, – сказала она встревоженным голосом барону.
Тот с удивлением взглянул на нее.
– Да идите же скорее! – повторила ему настойчиво княгиня.
Барон, делать нечего, сошел с балкона и сел было на ближайшую скамеечку.
– Нет, вы дальше!.. Дальше, туда уйдите! – кричала ему княгиня.
Барон пошел дальше.
– Говорят, больная на террасе в саду, значит, здорова, к-ха! – произнес Елпидифор Мартыныч, появляясь из-за стеклянных дверей.
– Получше сегодня! – отвечала ему княгиня.
– И гораздо получше, по лицу это видно! – сказал Елпидифор Мартыныч и сел против княгини. Физиономия его имела такое выражение, которым он ясно говорил, что многое и многое может передать княгине.
– Ну, что же вы узнали о том, о чем я вас просила? – начала та прямо.
– Узнал-с. К-ха! – отвечал Елпидифор Мартыныч.
– Что же?
– А то, что… к-х-ха! – отвечал Елпидифор Мартыныч (во всех важных случаях жизни он как-то более обыкновенного кашлял). – К-ха! Положение, в котором вы подозревали барышню сию, действительно и достоверно оправдывается, к-х-ха!
– Прекрасно, бесподобно; отлично себя устроила! – воскликнула княгиня, побледнев даже в лице.
– Да-с, так уж устроила!.. Мать крайне огорчена, крайне!.. Жаловаться было первоначально хотела на князя, но я уж отговорил. «Помилуйте, говорю, какая же польза вам будет?»
– За что же она хотела жаловаться на него? – перебила его княгиня.
– За то, что дочь погубил, говорит.
– А меня они, как думают, погубили или нет? – спросила княгиня.
Елпидифор Мартыныч молчал.
– Что они меня куклой, что ли, считают, которая ничего не должна ни чувствовать, ни понимать, – продолжала княгиня и даже раскраснелась от гнева, – они думают, что я так им и позволю совершенно овладеть мужем? Что он имеет с этой mademoiselle Еленой какую-то связь, для меня это решительно все равно; но он все-таки меня любит и уж, конечно, каждым моим словом гораздо больше подорожит, чем словами mademoiselle Елены; но если они будут что-нибудь тут хитрить и восстановлять его против меня, так я переносить этого не стану! Они жаловаться теперь за что-то хотят на князя, но я прежде ихнего пожалуюсь на них: отец мой заслуженный генерал!.. Государь его лично знает: он ему доложит, и ей, дрянной девчонке, не позволят расстраивать чужое семейное счастье!
– Чего государю? К-ха!.. Генерал-губернатору пожаловаться вам, так ее сейчас же вытурят из Москвы, – не велики особы! – подхватил Елпидифор Мартыныч.
– Именно вытурят из Москвы!.. – согласилась с удовольствием княгиня. – И потом объясните вы этой девчонке, – продолжала она, – что это верх наглости с ее стороны – посещать мой дом; пусть бы она видалась с князем, где ей угодно, но не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь понять, что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я не ручаюсь за себя: я, может быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость, после которой ей совестно будет на свет божий смотреть.
