Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика
Юхванка въ это время нашелъ, что борона лежитъ не на мѣстѣ, онъ поднялъ и поставилъ ее стоючи, прислонивъ къ плетню.
– Поди сюда, – крикнулъ Николинька. – Что эта лошадь старая?
– Помилуйте, Ваше Сіятельство, вѣдь такой смоляной зубъ бываетъ, а ужъ я…
– Молчать! Ты лгунъ и негодяй, потому что честный мужикъ не станетъ лгать, ему не зачѣмъ. Ну на чемъ ты выѣдешь пахать, когда продашь эту лошадь. Тебя нарочно посылаютъ на пѣшія работы, чтобы ты поправлялся лошадьми къ пахотѣ, а ты послѣднюю хочешь продать, вѣдь другимъ обидно за тебя земляную работу работать, а главное зачѣмъ ты лжешь?
Юхванка во время этой нотаціи опустилъ глаза внизъ, но и тамъ они ни на секунду не оставались спокойными.
– Мы, Ваше Сіятельство, – отвѣчалъ онъ, – не хуже другихъ на работу выѣдемъ.
– Да на чемъ ты выѣдешь?
– Ужъ будьте покойны, Ваше Сіятельство, голышами не будемъ, – отвѣчалъ онъ, безъ всякой надобности нукая на мерена и отгоняя его. – Коли-бы не нужда, то сталъ-бы развѣ продавать.
– Зачѣмъ-же тебѣ нужны деньги?
– Хлѣба нѣту-ти ничего, да и Болхи отдать долгъ надо.
– Какъ хлѣба нѣту? Отчего-же у другихъ, у семейныхъ еще ѣсть, а у тебя у безсемейнаго нѣту? – Куда-жъ онъ дѣвался?
– Ѣли, Ваше Сіятельство, а теперь ни крохи нѣтъ, лошадь я къ осени передъ Богомъ куплю.
– Лошадь продавать и думать не смѣй.
– Что-жъ, Ваше Сіятельство, коли такъ, то какая-же наша жизнь будетъ, и хлѣба нѣту, и продать ничего не смѣй, – отвѣчалъ онъ, кинувъ бѣглый, но дерзкій взглядъ на лицо Князя.
– Не сдобровать тебѣ, Ѳеоѳан, ежели ты не исправишься, – сказалъ Николинька медленно, – потому что такихъ мужиковъ, какъ ты, держать нельзя.
– На то воля ваша, – отвѣчалъ онъ спокойно, – коли я вамъ не заслужилъ. А кажется за мной никакихъ качествъ не замѣчено. Извѣстно, ужъ коли я вашему Сіятельству не полюбился! только не знаю за что?
– А вотъ за что: за то, что у тебя дворъ раскрытъ, ѣсть нечего, навозъ не запаханъ, плетни поломаны, а ты сидишь дома, да трубочку покуриваешь.
– Помилуйте, Ваше Сіятельство, я и не знаю, какія онѣ трубки то бываютъ.
– Вотъ ты опять лжешь.
– Какъ я смѣю лгать Ваше Сіятельство.
– Все это: трубки, самоваръ, сапоги, все это не бѣда, коли достатокъ есть, да и то нейдетъ, a бѣдному мужику, который послѣднюю лошадь продаетъ – это не годится. Опять сколько разъ я тебѣ говорилъ, чтобы ты въ городъ не смѣлъ отлучаться безъ спросу; а ты опять въ Четвергъ ѣздилъ барана продавать и съ фабричными по кабакамъ шляться. Вѣдь я про тебя все знаю, не хуже твоихъ сосѣдей. Тебѣ старуха полный дворъ отдала и скотины, и лошадей, всего было довольно, а ты его раззорилъ, такъ что тебѣ 3-хъ душъ кормить нечѣмъ, да еще и ее почитать не хочешь. И баба твоя тоже, чѣмъ бы работать, когда у васъ хлѣба нѣтъ, только знаетъ, что въ платки, да въ коты наряжается. Ты мужъ, ты за ней смотрѣть долженъ. Ежели ты мужикомъ хорошимъ хочешь быть, такъ ты свою фабричную жизнь, и трубочки, и самоварчики оставь, да занимайся землей и хозяйствомъ, а не тѣмъ, чтобы съ объѣздчиками казенный лѣсъ воровать, да по кабакамъ зипуны закладывать. Коли тебѣ въ чемъ нужда, то приди ко мнѣ, попроси прямо, что нужно и зачѣмъ а не лги, тогда я тебѣ не откажу ни въ чемъ, что только могу сдѣлать.
– Помилуйте, Ваше Сіятельство, мы кажется можемъ понимать, – отвѣчалъ онъ, улыбаясь, какъ будто вполнѣ понималъ всю прелесть шутки Князя.
Николинька понялъ, какъ мало дѣйствительны могутъ быть его увѣщанія и угрозы противъ порока, воспитаннаго невѣжествомъ и поддерживаемаго нищетой, съ тяжелымъ чувствомъ унынія вышелъ на улицу. На порогѣ сидѣла старуха и плакала.
– Вотъ вамъ на хлѣбъ, – прокричалъ Николинька на ухо, кладя въ руку депозитку въ 3 р., только сама покупай, а не давай Юхванкѣ, а то онъ пропьетъ.
Старуха собралась благодарить, голова ее закачалась быстрѣе, но Николинька уже прошелъ дальше.
«Давыдка Козелъ просилъ хлѣба и кольевъ», значилось въ книжечкѣ послѣ Юхванки. —
«Какъ опять къ мужику?» скажетъ читатель. Да, опять къ мужику, преспокойно отвѣтитъ авторъ и прибавитъ: Читатель! Ежели вамъ скучны путешествія моего героя, не перевертывайте страницъ: интереснѣе ничего не будетъ, а бросьте книгу. И вамъ будетъ не скучно, и мнѣ будетъ пріятно. О васъ, читательница, я и не говорю. Не можетъ быть, чтобы вы дочли до этихъ поръ. Но ежели это случилось, то пожалуйста бросьте книгу, тутъ ничего нѣтъ для васъ <интереснаго> ни Графа богача соблазнителя въ заграничномъ платьѣ, ни маркиза изъ-за границы, ни Княгини съ кораловыми губами, ни даже чувствительнаго чиновника; о любви нѣтъ, да кажется и не будетъ ни слова, все мужики, мужики, какіе то сошки, мерена[?], сальныя исторіи о томъ, какъ баба выкинула, какъ мужики живутъ и дерутся. – Рѣшительно нѣтъ тутъ ничего достойнаго вашего высокаго образованія и тонкихъ чувствъ. Вамъ, я думаю, надоѣло слушать, какъ супругъ или папенька вашъ возится съ мужиками; а можетъ быть даже вы никогда и не думали о нихъ; притомъ ихъ такъ много 9/10 нашего народонаселенія, такъ чтоже это за рѣдкость: что же для васъ можетъ быть пріятнаго читать такую книгу, въ которой больше ничего нѣтъ, какъ мужики, мужики и мужики. – А можетъ быть въ васъ больше сердца, чѣмъ высокаго образованія и тонкихъ чувствъ, тогда читайте, милая добрая читательница, и примите дань моего искренняго къ вамъ удивленья и уваженья. Итакъ, я смѣло веду васъ вмѣстѣ съ Николинькой къ Давыдкѣ Бѣлому, избранные читатели, хотя изба его далеко на краю околицы. Но кто этотъ небольшой человѣкъ съ двумя крошечными, но густыми черными клочками усовъ подъ самымъ носомъ (по модѣ) съ большимъ брюхомъ, съ тяжелой палкой въ рукѣ, въ клеенчатой глянцовитой фуражкѣ, въ длиннополомъ оливковомъ сертукѣ, изъ кармана котораго торчитъ фуляръ, въ часахъ съ цѣпочкой и въ голубыхъ узкихъ панталонахъ со стрипками? Онъ медленно величественной походкой идетъ намъ на встрѣчу и не отвѣчаетъ на поклоны крестьянъ, которые издали набожно кланяются ему. Ужъ не старый-ли это Князь? Онъ больше похожъ на Князя, чѣмъ нашъ худощавый Николинька, который вѣчно торопится и ходитъ не слишкомъ чисто. Такъ по крайней мѣрѣ думаютъ Хабаровскiе мужички и дворовые при видѣ часовъ, платковъ, торчащихъ изъ кармана, и пуза, которое отростилъ себѣ Яковъ Ильичь – прикащикъ. Завидѣвъ Николиньку, который остановился, чтобы подождать прикащика, Яков Ильичь сбросилъ съ себя величіе, какъ негодящійся при такихъ обстоятельствахъ предметъ, и скорыми шагами, спрятавъ платки въ глубину кармана, тяжело дыша отъ необычайной толщины, подошелъ къ Князю и снялъ блестящую фуражку.
– Надѣнь Яковъ.
Яковъ надѣлъ.
– Гдѣ изволили быть, Ваше Сіятельство?
– Былъ у Юхванки. Скажи пожалуйста, что намъ съ нимъ дѣлать?
