Николай Гейнце - Самозванец
Когда он возвратился в маленькую гостиную, он казался по наружности совершенно спокойным.
Игра продолжалась до утра.
Около четырех часов граф Стоцкий разыскал графа Петра Васильевича.
— Ну что, выиграл?
— Нет, все проигран.
— Плохо дело!
— Но ты дал слово выручить меня.
— И я сдержу обещание.
Гости разошлись.
Граф Вельский пригласил было Сигизмунда Владиславовича в свою карету.
— Благодарю. Я хочу немного пройтись, чтобы освежиться.
Он пошел с Нееловым.
— Сколько вы выиграли?
— Не слишком много. Должно быть, тысячи две.
— По моему счету — четыре, — заметил граф Стоцкий.
— Может быть.
— Вы поняли мой кивок?
— Конечно.
— Так половина выигрыша принадлежит мне, господин Неелов.
— Жаль мне делиться с вами. Если бы вас не было, я бы сделал то же, потому что из них никто ничего не видел.
— Да, но раз я был тут — моей обязанностью было помешать вам и спасти деньги друзей. Я этого не сделал. А потому прошу вас завтра утром прислать мне мою долю.
— Да будет так. Спокойной ночи.
Они разошлись в разные стороны.
XXI
МЕТАМОРФОЗА
Весь Петербург собрался на блестящий бал, который давал богач-банкир Корнилий Потапович Алфимов в своем великолепном доме на Сергиевской улице.
Все комнаты первого этажа были полны гостей.
Каждый из присутствующих мог найти укромное местечко или около роскошно сервированных буфетов, или в маленьких гостиных и кабинетах, где мягкие диваны и отоманки манили к сладкому отдыху.
В одной из первых зал хозяин, еще бодрый старик, элегантно одетый, встречал прибывающих гостей.
— Добрый вечер, барон, очень рад!.. Добро пожаловать, полковник, я уже боялся, что по случаю сегодняшнего парада вы не приедете… Очень приятно, ваше превосходительство!.. Где же ваша дочь? Больна!.. Ах, как жаль…
Для каждого гостя у него находилось приветливое слово.
Никто бы не узнал в этом финансовом тузе Петербурга еще недавнего «миллионера в рубище» — дисконтера, заседавшего в низке трактира на Невском проспекте, попивавшего жиденький чаек за счет своих клиентов и питавшегося объедками, получаемыми им за несколько копеек из того же трактира.
Еще с небольшим год тому назад он жил в подвальном этаже в конце Николаевской улицы, занимая убогую комнату, и вдруг, точно по мановению волшебного жезла, сделался первой гильдии купцом, открыл банкирскую контору на Невском, занимавшую роскошное помещение, и купил себе дом, принадлежавший одному разорившемуся князю, со всей княжеской обстановкой, за полмиллиона чистоганом.
Этим волшебным жезлом оказался тот современный рычаг, который может перевернуть весь мир — деньги.
Чудный звон золота заставлял слетаться, как мух на мед, в открытые двери дома миллионера и чопорных великосветских бар, и искателей приключений, и выдающихся артистов, артисток, писателей, художников, адвокатов…
Даже наружность Корнилия Потаповича Алфимова, когда-то прозванного его клиентами «алхимиком», изменилась до неузнаваемости.
Оголенный череп был прикрыт искусно сделанным парижским париком.
Прекрасные вставные челюсти заменили когда-то торчащие изо рта несколько желтоватых зубов, и гладко выбритое лицо, видимо, с искусно расправленными морщинами, носило далеко не прежнее отталкивающее выражение.
Совершенно круглые, совиные, бегающие, с темнозеленым отливом глаза были прикрыты синими очками, в массивной золотой оправе.
Еще недавно совершенно одинокий, он оказался отцом прелестной девятнадцатилетней дочери, Надежды Корнильевны, и двадцатитрехлетнего сына — Ивана Корнильевича, занимавшегося, под руководством отца в банкирской конторе.
Эта метаморфоза поразила всех знавших ранее Алфимова более всего.
Ничего не было бы удивительного в том, что человек, обладающий большим состоянием, пожелал променять свою прежнюю «собачью жизнь» на жизнь, соответствующую его громадным средствам, тем более, что эта перемена жизни была далеко не безвыгодна для одержимого манией наживы богача, так как банкирское дело и другие финансовые и биржевые операции расширили круг деятельности петербургского «паука», и в его паутину стали попадаться крупные трутни великосветского мира.
Роскошь и блеск, которыми он окружил себя, были таким образом оплачиваемы из увеличившегося дохода, да и кроме того оставался солидный излишек.
Достойно удивления было то обстоятельство, что у считавшегося совершенно одиноким старика вдруг появилось семейство — дочь и сын, как бы свалившиеся с неба.
Злые языки уверяли, что Алфимов в молодости продал свое имя, женившись на содержанке одного московского коммерческого туза, дети которого, родившиеся впоследствии, и были записаны как законные.
Жена его, с которой он виделся только один раз, в день свадьбы, жила в Москве, получила от отца своих детей, умершего около пятнадцати лет тому назад, громадное состояние, которое увеличивала дисконтерством и ростовщичеством.
Имя Евдокии Смарагдовны Алфимовой было не менее, если не более, известно в Москве, среди прожигателей жизни и будущих «тятенькиных наследников», чем имя «паука» Алфимыча в Петербурге.
Года за два до описываемого нами времени Евдокия Смарагдовна умерла, выписав перед смертью своего законного мужа, которого назначила опекуном своих детей, оставив свое состояние, взяв с него клятву, что он окружит сына и дочь роскошью и довольством.
Клятву эту тем охотнее дал Корнилий Потапович, что умирающая женщина с ясностью делового человека доказала ему, что при умелой, даже чисто царской роскоши, последняя будет оплачиваться с излишком клиентами его операций.
Тогда-то и произошла описанная нами метаморфоза с Корнилием Потаповичем…
Гости между тем все прибывали и прибывали.
Среди них появились и знакомые нам: граф Стоцкий, граф Вельский и Неелов.
Граф Вельский состоял уже объявленным женихом Надежды Корнильевны, у которой был миллион чистыми деньгами, оставленный ей ее матерью, не считая состояния отца, который, конечно, не забудет свою дочь в завещании.
Последняя надежда, впрочем, была не из прочных, так как ходили слухи, что старик Алхимов сам хочет жениться, а в его лета была велика вероятность, что появятся еще наследники, да и молодая жена сумеет прибрать к рукам старика-мужа с его капиталами.
Поговаривали между тем, что старик увлекается модной оперной певицей Матильдой Руга, и уже теперь тратит на нее большие деньги.
Она появилась и на описываемом нами балу своего «мецената», как в шутку называла она Корнилия Потаповича.
Последний в это время разговаривал с Нееловым, графом Стоцким и молодым человеком из начинающих адвокатов Сергеем Павловичем Долинским, так, по крайней мере, представил его хозяин двум своим остальным собеседникам.
— Его, несомненно, ожидает блестящая будущность, — добавил Корнилий Потапович, — на этих днях он выступает с первой защитой по громкому делу… Убийство, кажется?
— Нет, — отвечал Сергей Павлович, улыбаясь, — мой первый клиент известный шулер и ловкий мошенник.
Едва заметная судорога передернула углы губ графа Стоцкого и Неелова.
— И что же, вы надеетесь на благоприятный исход вашей защиты? — спросил сквозь зубы граф Сигизмунд Владиславович после некоторой паузы, пристально глядя на молодого человека.
— Нет, — равнодушно отвечал тот, — это дело проигранное; и я думаю, что мой патрон мне поручил его именно потому, что оно безнадежное. Впрочем, дело касается такого зловредного субъекта, от которого следует освободить общество…
В это время в дверях залы, около которых происходил этот разговор, появилась Матильда Руга.
Граф Стоцкий с презрительной миной повернулся спиной к молодому человеку и вместе с Нееловым и хозяином, взявшим под руку Долинского, пошел к ней навстречу.
— Матильда Францовна… Как поздно… Я уж начинал отчаиваться, — встретил ее Алфимов.
— Я прямо из театра.
Матильда Руга, несмотря на то, что ей далеко перевалило за тридцать, была все еще прекрасна.
В роскошном наряде изящная фигура ее казалась чрезвычайно эффектною.
На нее было устремлено всеобщее внимание.
Она с одинаковой любезностью поздоровалась с хозяином и его тремя спутниками и, фамильярно ударив веером по руке Сергея Павловича Долинского, сказала:
— Господин адвокат, можете предложить мне руку…
Он повел ее по зале.
Корнилий Потапович засеменил сзади. Граф Стоцкий и Неелов остались у дверей.
— Однако, этот юнец — молодой, да из ранних. Он, кажется, хочет воспользоваться или, быть может, и пользуется даром тем, за что наш почтенный хозяин платит большие деньги, — заметил граф Стоцкий.
