Лариса Матрос - Социологический роман
Он наконец, явиился в дом, -- продолжал петь Борис, -- Где она сто лет мечтала о нем. Кудаа он и сам сто лет спешил, Ведь она так решила, и он решил. Клянусь, что это любоовь былаа. Посмотрии -- ведь это ее дела. Но знааешь, хоть Бога к себе призови,
Разве можно понять чтонибудь в любви. Пока земля еще вертится, пока еще ярок свет, Господи, дай же ты каждому, чего у него нет. -- Все же Окуджаву можно петь такому, например, исполнителю, как я, -- сказал Борис улыбаясь, а вот Высоцкого не споешь. Его можно только слушать. -- Ну почему же, -перебил Бориса Стас, забирая у него гитару:
Сегодня я с большой охотаю Распоряжусь своей субботаю. И если Нинка не капрызная, Распоряжу сь своею жизнью я. -- Ну чем не поется? -- спросил он весело и продолжил петь, аккомпанируя себе на гитаре и легко постукивая в такт каблуком . Мой друг и учитель, алкаш с бакалеи, Сказал, что семиты -простые евреи! Так ето ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне бояться. -- Я лично обожаю спортивные песни Высоцкого, продолжал Стас, не отрывая глаз от гитары. -- Десять тысяч, и всего один забег остаался. В это время наш Бескудников Олег зазнаался. Я, мол, болен, бюллетеню, нету сил, и сгинул. Вот наш тренер мне тогда и предложил: беги, мол. -- Ребята, а Кукина? -- весело воскликнула Женя Андровская и запела: Пусть полным полно набиты мне в дорогу чемоданы,
Память, грусть, невозвращенные долги. А я еду, а я еду за туманом, За мечтою и за запахом тайги. Стас с грустью снял с себя ремень, поставил гитару на пол и сказал с ностальгической тоской в голосе: -- Да, эту песню можно назвать эпиграфом ко всей жизни нашего поколения. "Память, грусть, невозвращенные долги" -- это все, что мы обрели. -- А помните дискуссию по поводу песни Окуджавы "Девочка плачет"? -- спросил Борис, не дав Стасу продолжить начатый разговор. -- Конечно, как же не помнить, -- сказала Юлия Милютина. -- Я была на стороне Люды Борисовой. Она была категорически против концепции этой песни. Там помните? -- все плачут: девочка плачет -- шарик улетел, женщина плачет -- муж ушел к другой, плачет старуха -- мало прожила... Мы были категорически против такого подхода к женщине. Почему плачет? Плакать -- это пассивность, смирение. "Нечего нам плакать", -говорила Люда. -- "Не дамся!", -- вот мой девиз. Не дамся возрасту, не дамся трудностям. Не дамся! -- Зато сейчас нам не до таких споров. Политика заполонила наши души, -- сказала Женя задумчиво. -- Но это естественно, -прервал ее Боря. -- Времято какое!.. Мне лично ничего не хочется видеть и слышать. Я бы смотрел только съезд депутатов и слушал их речи. А какие люди, ребята! Сахарова (!) живьем слышали и не только слышали, но видели его походку, детское выражение его лица, какой-то застенчивый весь его облик. Я вообще-то его совсем другим себе представлял, когда пасквили о нем писали. -- Братцы, дорогие, мы же условились не говорить о политике! -- прервал Борю весело Александр Дмитриевич, встав с кресла. -- Ну Саша, командноадминистративные методы сейчас не модны. Пусть люди говорят о том, о чем хотят, -- сказала Инга, улыбаясь. -- А может, включим музыку и, тряхнув стариной, потанцуем? Помните как мы "Леткуенку" все плясали? Может, попрыгаем? -- Ингуся, -- тихо шепнула на ухо Инге Лина, -- я, пожалуй, пойду. Сейчас здесь одиннадцать, в Москве семь. Олег может позвонить и удивится, что я не дома.
Инга Сергеевна недоуменно посмотрела на подругу и, повернувшись к мужу, сказала тихо: -- Сашенька, проводи, пожалуйста, Лину. Александр Дмитриевич хотел выйти с Линой тихо, "поанглийски", но ничего не получилось. Все остальные гости со словами: "Уже поздно, -- завтра рабочий день", тоже засобирались.
Через два дня, в субботу, когда они пришли домой после банкета в ресторане, окрещенном народом "Поганкой" за сходство здания с грибом, тут же раздался телефонный звонок. Анюта сообщила, что, поскольку в институте большие финансовые трудности, ей не без удовольствия начальство предоставило отпуск без сохранения содержания на месяц и, вероятнее всего, числа пятого ноября они прилетят в Новосибирск.
x x x
Седьмого ноября ни Анюта ни Игорь на демонстрацию в Академгородке, в которой они всегда любили участвовать, не пошли. Инга Сергеевна же дала Катюшке связку разноцветных шаров и отправилась с ней на улицу к булочной, что на Морском проспекте, где они назначили свидание с дедушкой после прохождения колонны его института мимо трибуны. Перестройка, вихрем разрушавшая привычные атрибуты прежней официальной жизни, сказалась и на отношении к этому, казалось, святому дню. Руководители советского района Новосибирска (в состав которого входил Академгородок), не привыкшие раздумывать над проблемами какого-либо развития и изменения унылой, застоявшейся, бесцветной жизни Академгородка, тем более не утруждали себя заботой о внесении изменений в празднование Седьмого ноября, и без них отработанное за много лет.
И хотя повсюду в стране в этот день уже происходило многое поновому, в Академгородке "демонстрация трудящихся" с традиционной трибуной замерзших "лучших людей района" и неуместными лозунгами вытащила из квартир его обитателей теперь уже не по зову идеи, не Из-за страха перед партийным начальством, а только потому, что другого повода в этот праздничный день у них не было, чтоб нарядно одеться, посмотреть на людей и себя показать. Однако это искусственное самостимулирование на фоне изменившегося отношения к праздновавшемуся событию создавало атмосферу всеобщего уныния, разочарования и неприкаянности.
Как только Инга Сергеевна с внучкой выбрали удобное для наблюдения за колоннами место, замерзший Александр Дмитриевич подошел к ним, и они весело, почти бегом отправились домой в тепло, к праздничному столу. В волнениях, внешне прикрываемых праздничными застольями, приемом гостей и походами в Дом ученых, незаметно пролетел месяц, и дети улетели обратно в Подмосковье.
После их отъезда в квартире стало невыносимо пусто, тоскливо и одиноко. Эта пустота для Инги Сергеевны усугублялась еще и тем, что ей не нужно было сидеть каждую свободную минуту над диссертацией, чем она была постоянно занята последние годы. Правда, нужно было засесть за проект программы нового отдела, но для этой работы она сейчас не чувствовала в себе никаких сил и творческих потенций. x x x
Спустя несколько дней, в понедельник утром, когда Инга Сергеевна только переступила порог своего кабинета, раздался телефонный звонок. -- Алло, -услышала она, подняв трубку, -- можно ли пригласить Ингу Сергеевну? -- Я слушаю. -- Это говорит референт академика Остангова. Я звоню по поручению Кирилла Всеволодовича пригласить вас выступить у нас на методологическом семинаре, который состоится на следующей неделе. При упоминании фамилии Остангова Инга Сергеевна так разволновалась, что в какойто момент не могла сообразить, что от нее требуется. -- Алло, алло?! Вы меня слышите? -повторяли в трубке. -- Сейчас Кирилл Всеволодович сам будет говорить с вами. Инга Сергеевна почувствовала, что трубка вотвот вывалится у нее из рук. -Алло! Это Инга Сергеевна? -- услышала она голос, показавшийся ей совершенно иным, чем тот, который звучал над ее ухом в самолете чуть более двух месяцев назад. -- Да, это я, Кирилл Всеволодович!
-- Рад вас слышать и, чтоб подтвердить, что вы пробудили во мне интерес к философии, я порекомендовал пригласить вас для выступления на нашем традиционном методологическом семинаре. Тему можете выбрать любую из предпочитаемых вами, но я бы порекомендовал вам поделиться с моими коллегами теми мыслями, которые вы излагали мне, -- говорил Остангов дружелюбно и почтительно.
-- Простите, Кирилл Всеволодович, но это была чистой воды импровизация. Это совсем не то, чем я вообще-то занимаюсь. -- Нет, нет, вы не правы. Это все очень глубоко, серьезно и достойно обсуждения широкой общественностью. Мне думается, что философский семинар -- это именно та форма, которая позволяет обсуждать нравственноэтические проблемы в обществе, особенно среди представителей естественных наук, каковыми являются сотрудники нашего института. Наш ближайший семинар во вторник на следующей неделе. Если этот срок противоречит вашим планам, мы можем определить другую дату. -Благодарю вас за приглашение, Кирилл Всеволодович. Я постараюсь, -- сказала Инга Сергеевна с неуверенностью в голосе. -- Прекрасно. В понедельник с вами свяжется Ольга Владимировна -- мой референт, и, если ваши планы не изменятся, во вторник за вами приедет мой водитель. Большое спасибо. Желаю успехов. Всего доброго. -- До свиданья, -- произнесла она тихо и, положив трубку, тут же запрезирала себя за то, что не хватило смелости отказаться. Весь рабочий день после этого звонка прошел неорганизованно, рассеянно. Она не могла отделаться от мысли о совершенной ею ошибке -- согласии выступить на семинаре, к чему не считала себя готовой ни профессио нально, ни морально. Тем не менее она взялась за работу. Было субботнее утро. Она сидела за письменным столом дома и на чистом листе бумаги вывела условное (еще не определившееся полностью) название доклада: "Гуманитарная интеллигенция и ее взаимоотношения с обществом".
