Олег Гриневский - Тайна Великого Посольства Петра Великого
Поэтому сразу после "съездов" с турками бросился Возницын к союзникам за поддержкой. Все ж как-никак христиане. Даже "челом бил", обещая посредникам по шубе собольей. Но успеха не имел.
Докладывая царю о прошедших дебатах, Возницын бьет тревогу по поводу обстановки в Карловицах. Неуступчивость турок на фоне явного желания союзников оставить Россию воевать в одиночку с Турцией рисуется ему как заговор против Москвы. "Трудности здесь большие, - пишет он. - Бог ведает, за тем за всем состоца ли мир, а на краткое перемирие отнюдь позволить не хотят". И как вывод он советует не ослаблять военных приготовлений на случай вероятного продолжения войны с Турцией.
Может быть, и вправду видел эту опасность Прокофий Богданович, а может быть, обезопасить себя хотел на всякий случай и краски сгущал, чтобы не попасть впросак всегда, мол, лучше в таком деле перестраховаться, чем недоглядеть беду, а потом в простаках ходить... Как бы там ни было, но беспокойство и неуверенность грызли душу Возницына. Поэтому, отписав обо всем в Москву, он решает сделать ход конем - тайно посылает в турецкий стан Посникова прямо к Маврокордато: пусть скажет по старой дружбе, желают ли турки мир с Россией и на чем?
Маврокордато, поклявшись, отвечал, что султан желает мира с Россией больше, чем с кем-либо другим. Но карты все же приоткрыл: от Азова турки отступятся, но от приднепровских городков никогда. В тот же день, как стемнело, Маврокордато сам подослал к Возницыну своего священника, который подтвердил: турки с потерей Азова смирятся. Маврокордато, мол, в великом сетовании и печали и непрестанно плачет, атак как если мира не будет, то турки начнут гонения на православную церковь и христиан, полагая, что они с русскими заодно.
Ага, значит, сдали нервы ушлого грека, если он снял требование передачи туркам Азова. Ну, а насчет слез это дипломатическая лирика. Однако не один Возницын, он тоже голову ломает, беспокоясь, что стоит за жесткой позицией русских.
* * *
В дипломатии - как на войне: достаточно порой про- держаться на полчаса больше противника и победа обеспе- чена. Упорство, а то и просто упрямство оказываются сильнее ума, знания, красноречия. Но... как и на войне, достагочно просидеть лишних полчаса в окопе старых позиций, упустив время для перехода в наступление, - и сражение проиграно.
Правильно рассчитал Прокофий Богданович: ситуация такова, что времени терять нельзя, надо быстро закреплять сделанные подвижки. Поэтому он просит союзников срочно созвать съезд с турками. Видимо, и турки просили о том же, потому что уже на следующий день, 22 ноября, конгресс был созван.
Турки официально заявили о своем согласии уступить занятый русскими войсками Азов. В ответ Возницын снял требование о передаче русским Керчи. Турки, очевидно, ожидали большего - приднепровских городков, потому и заявление Прокофия Богдановича встретили кисло: уступает-де то, чего в руках у него нет.
Но дело было сделано. Стороны сдвинулись с крайних позиций и сделали шаг навстречу друг другу. Положение стало, как в дипломатической азбуке: А1 - В1.
ГЛАВА X ДЫБА, КНУТ И ОГОНЬ
Все бы хорошо на Дунае, только вести из Москвы шли недобрые: казни начались.
Как ни весел был Петр, одна мысль никогда не покидала его. Она путала его дела и омрачала пиры. С ней он засыпал, с ней и просыпался: откуда тянутся нити стрелецкого бунта, который так лихо подавил боярин Шеин на речке Истре у стен Новоиерусалимского монастыря?
Прав, тысячу раз был прав Патрик Гордон, когда уговаривал боярина потерпеть с расправой над бунташьей верхушкой, подождать Петра - он до корней докопаться захочет.
Так и случилось. Не поверил царь, что стрельцы сами по себе действовали, в одиночку. Откуда тогда такая ненависть если не к самому Петру, то к его окружению, к новым порядкам, которые он еще только-только собирался вводить? Не слишком ли они много знали для простых солдат? Тогда кто подстрекал их? Под чью дудку они плясали?
Поэтому сразу же по приезде в Москву, уже на четвертый день, велел собрать в Преображенское всех оставшихся в живых бунтарей - он сам будет вести расследование.
Ох, эти расследования! Тогда они означали только одно: допрос под пыткой, а значит, дыба, кнут и огонь - святая троица русского застенка. Мастер этого дела князь Ромодановский расстарался: в Преображенском 14 пыточных камер соорудил, ну прямо конвейер, который безостановочно, порой день и ночь, работал шесть дней в неделю. А на седьмой день, в воскресенье, как и было положено Господом, отдыхали. Даже статистика сохранилась: 1021 человек прошел через него.
Все было продумано до мелочей. Даже день, когда начался розыск, 17 сентября, был выбран не без умыс- ла - на него приходилось тезоименитство ненавистной Софьи.
Но признания, вырванные под пыткой, в полубреду, у истекающих кровью людей, поначалу мало что добавили к тому, что уже знал Петр от боярина Шеина. Как ни бились палачи, а все выходило, что стрельцы вроде бы действовали сами по себе. На все вопросы упорно отве- чали, что шли в Москву не для возмущения или бунта, а чтобы повидаться с семьями, от голоду и беды, потому что наги и босы и хотели бить челом о жалованье, которое давно уже не получали. И только в нескольких случаях глухо прозвучали настораживающие нотки хотели-де всеми четырьмя полками стать под Девичьим монастырем, чтобы просить царевну Софью взять прав- ление государством.
И только на третий день в пыточной камере Б. А. Голицына раскололся "с третьего огня" бедолага Васька Алексеев. Да, было "к ним письмо из Москвы от царевны", и принес то письмо стрелец Васька Тума. Читалось оно всем четырем полкам, а в нем сказывалось, чтобы им, стрельцам, идти под Девичий монастырь, царя на Москву не пускать, а управлять ей - Софье.
Тут бы и взять Ваську да размотать как следует - как к нему Софьино письмо попало. Да нет его: поспешил боярин Шеин, не дознавшись главного, отрубить Ваське голову на берегу тихой Истры. А может, специально так сделал, чтоб концы в воду?
Поэтому принялисъ за других. Знали, не знали всех пытали, каждое слово с кровью выдавливали, огнем выжигали. Из этих слов, как из мозаики, такая картина складывалась. Стрелец Васька Тума, будучи, наверное, всему делу подстрекатель, установил контакт с Софьей еще весной на Пасху, когда группа беглых стрельцов по Москве шастала. Этот Васька приискал какую-то нищенку и велел ей пойти в Девичий к Софье, чтобы уведомить о приходе беглых стрельцов на Москву. Нищенка будто бы выполнила это поручение и передала Софьины слова: мало, мол, вас, стрельцов, - вот будете всеми четырьмя полками, тогда другое дело. Во второй раз вынесла нищенка письмо от Софьи, которое и привез Тума.
Еще жарче запылал огонь, затрещали кости, и выяснилось, что та нищенка живет тут, неподалеку, у Васькиной сестры в Бережках, и зовут ее Степановной. Не теряя минуты, послали людей, и действительно сыскалась старая нищенка. Тотчас подняли старуху на дыбу, дали кнута, но она ни в чем не призналась. Несмотря на возраст, подняли ее на дыбу во второй раз, и опять молчала Степановна, а потом вскорости взяла да и померла. С ней и ниточка к Софье порвалась.
А что письмо, так оно вроде бы точно было. Его многие видели, а еще больше слышали, когда зачитывалось оно перед войском. Куда делось? Артюшка Маслов признался, что, когда потерпели стрельцы поражение под Новым Иерусалимом, он самолично "то письмо изодрал и втоптал в нивоз у крайнего двора с приезда и огорода крестьянского". Иди ищи теперь ветра в поле.
Тогда Петр оставил на время стрельцов и занялся женским персоналом своих сестер Милославских.
Сколько же пустой бабской ерунды выплыло на свет под истошные крики пытаемых девок. Сколько напраслины и оговоров возвели они друг на друга, да и на первых встречных. Но ничего нового следствие от них не получило. Разве что об обмене грамотками, который шел между теремами и Девичьим. Их прятали в кушанья, которые сестры по тогдашнему обычаю посылали друг другу на святые праздники. Но в них вроде бы ничего серьезного не было.
Тогда - это было 27 сентября - Петр сам поехал в Девичий монастырь, чтобы допросить Софью.
Они не виделись 9 лет, и, надо полагатъ, их встреча была не из приятных. Проныра и сплетник Корб, питавшийся слухами со всей Москвы, записал в дневнике, что при встрече из глаз у обоих потекли слезы... Врал, наверное, - оба были не из слезливых, да и с детства ненавидели друг друга.
Конечно, о пытках не могло быть и речи - ведь это была сестра. Но по одной из версий Петр вроде бы жестко намекнул: ждет, мол, тебя судьба шотландской королевы Марии, иными словами, смерть.
Но Софья была твердый орешек. Она категорически отрицала, что писала письмо стрельцам, а Васьки Тумы и знать не знала. На вопрос же о том, что стрельцы приглашали ее в правительницы, отвечала даже с насмешкой, что, дескать, правила Россией семь лет, и стрельцы, видно, добром ее вспоминают.
