Федор Достоевский - Письма (1870)
Во всяком случае Ваш голос замолчать не может и не должен. Без сомнения, то, что Вы мне сообщили о Ваших новых отношениях к "Заре", - есть полуотставка. Что же, Николай Николаевич, как же Вы решаетесь? Месяца через три-четыре мы, может быть, увидимся и тогда наговоримся вдоволь, но покамест, без сомнения, продолжать покамест в "Заре", напечатать там еще несколько превосходных статей, а к осени серьезно подумать о своем положении. Ведь если Вы не утвердитесь в "Заре" на прочных и совершенно приличествующих Вам основаниях, то годится ли Вам оставаться? (Я вовсе не амбицию имею в виду; я хлопочу о критике, о существовании у нас литературного органа с здравой критикой.) Что же, если "Заря" сама ее находит не так нужною?
Я надеюсь, Николай Николаевич, что я пишу Вам теперь конфиденциально и что письмо это останется между наших четырех глаз. Кстати: Вы написали в письме Вашем, чрезвычайно вскользь, что хотите сесть за литературные воспоминания. Что это будет? И будет ли что-нибудь? Вы упомянули о времени издания нашего бывшего журнала, об Ап. Григорьеве, о нас. Я слишком понимаю, что эта полоса жизни могла резко, а может быть, и приятно (как воспоминание Вашей молодости) отпечататься (4) в Вашей памяти. Но об этом не рано ли слишком писать, да и интересно ли в данный момент? Думаю, что и рано, да и неинтересно будет для других. H однако, мне прошло вот что в голову:
Действительно, какое-нибудь значительное, серьезное сочинение, вне Ваших обыкновенных критических статей (то есть главное не в этой форме), а что-нибудь новое, хотя бы и действительно в историко-литературном роде, было бы прекрасным теперь для Вас предприятием. (NB. Я с чрезвычайным наслаждением, например, прочел Ваши горячие, превосходные страницы в статье о Карамзине, где Вы вспоминаете о Ваших годах учения.) Если "Заря" оставляет Вам теперь столько свободного времени, то к осени Вы бы могли что-нибудь приготовить. Что Вы думаете о "Беседе", например? Там совершенно нет литературной критики, но мне кажется, они ни за что не отказались бы напечатать приготовленное Вами летом сочинение, а это бы могло послужить дальнейшим шагом. Я не хочу изворотов и виляний в изложении Вам моей мысли и потому скажу прямо: это не может быть изменой "Заре". Я не подговариваю Вас оставить прежнее знамя и бежать под другое. Но согласитесь же сами, что тут всё, всё заключается в разрешении вопроса: хочет Вашего сотрудничества сама "Заря" или не хочет? Уважает ли его или нет? А ведь это непременно должно в скором времени совершенно выясниться.
Что касается до "Беседы", то я решительно не знаю, что это будет такое, хотя первый номер и прочел. Они мне прислали журнал и просили сотрудничества. Разумеется, с величайшею готовностию буду сотрудничать, если будет время. Я-то уж нигде и ничем не связан, кроме долгов. Но деньги вещь не столь деликатная и совершенно восполняются деньгами же. (Это не значит вовсе, что я не думаю о моей повести в "Зарю"; думаю, очень думаю и во что бы то ни было доставлю.)
Опять повторю: жду с чрезвычайным желанием и даже волнением момента встречи с прежними близкими людьми в Петербурге. Но еще одна просьба, кстати: не говорите, если случится, утвердительно кому-нибудь о скором моем приезде. Я бы желал, чтоб хоть одну первую-то неделю после прибытия мои кредиторы оставили меня в покое; жду, что так и накинутся, и боюсь, потому что денег не имею, а всё только надежды.
Черкните мне что-нибудь, Николай Николаевич, я человек Вам преданный и Вас уважающий и говорю Вам это вполне искренно. Адресс мой здесь покамест всё один и тот же (poste restante непременно).
Не пишется, Николай Николаевич, или пишется с ужасным мучением. Что это значит - я понять не могу. Думаю только, что это - потребность России во что бы то ни стало. Надо воротиться. Чрезвычайно благодарю Вас, что не забыли написать мне о моем романе. Ужасно Вы ободрили меня. С замечанием Вашим о тоне в высшей степени согласен; я мучился долго этой невыдержкой тона. С возвращением в Россию придется перервать даже работу. Во всяком случае в нынешнем году роман кончу.
Благодарен Вам тоже за некоторое разъяснение моих недоумении. Если б пришлось повторить, я бы не написал Вам того письма. Я был тогда в ужасном, болезненном нервном раздражении.
Где Вы будете жить летом: в городе или на даче? Хорошо бы, если бы я заране знал. Мне кажется, я явлюсь в самую середину лета. А какие хлопоты с переездом, дорогой Николай Николаевич! Уехали мы сам-друг с молодой женой, а теперь хотя возвращаюсь с такой же молодой женой, но и с детъми! (Секрет: одной 1 1/2 года, а другой еще X, Y, Z.) Каковы же хлопоты переезда!
Вам преданнейший и весь Ваш
Федор Достоевский.
* Я не про Льва Толстого говорю.
(1) сами вписано
(2) было: у нас
(3) далее было: 1 слово нрзб.
(4) было начато: отр<азиться>
415. А. Н. МАЙКОВУ
19 (31) марта 1871. Дрезден
Дрезден 19 марта/1 апреля (1) 1871.
Любезнейший и многоуважаемый друг Аполлон Николаевич,
Сделайте, ради Христа, так, как я Вас просил, и передайте дело адвокату. Послав Вам последнее письмо, я думал, что наконец-то дело двинется, а между тем вот опять переписка и опять движение дела затянулось на месяц.
Не только дисконт, но и многое другое было бы очень хорошо. Но ведь Вы сами знаете, что всё невозможно. Ни Вы, ни я не понимаем ничего в дисконте. Вы начнете мне писать, прося моего мнения, и дело опять затянется. Да и, наконец, почем знать, что Стелловский не надует с дисконтом?
И потому одно прежнее решение: передайте адвокату, которого сами выберете. (2)
Простите меня, голубчик, что не могу отвечать Вам на Ваше превосходное, оживившее меня письмо. Меня Ваши письма оживляют здесь, знаете ли Вы это? Но в настоящую минуту решительно раздавлен работой. Просрочил - не по лени, а потому, что ничего не пишется. Только раздражение нервов и мука. Надо в Россию, а здесь раздавила тоска. Думал отослать в "Русский вестник" листов 6, а и трех не будет. Мартовская книжка явится без моего романа. Осталось несколько дней до отсылки. Хотелось Вам отвечать много и подробно на кое-что; не могу.
До свидания, обнимаю Вас и говорю: "Христос воскрес". Жена Вам кланяется, а крестница здорова в высшей степени и нас ужасно радует. (3) Прилагаю требуемое Вами письмецо поофициальнее.
Ваш весь Федор Достоевский.
Адвоката какого сами выберете; на Вашу волю. Я ведь никого не знаю.
(1) так в подлиннике
(2) далее было: Для чего Вы не сделали, как я просил Вас?
(3) далее было: Напишу Вам
416. А. Н. МАЙКОВУ
19 (31) марта 1871. Дрезден
Дрезден 19 марта/1 апреля (1) 1871.
Многоуважаемый Аполлон Николаевич,
После трехмесячной нашей возни с Стелловским я наконец совсем убедился, что он добром не расплатится и что лучше действовать, прибегнув к закону. Я уже просил Вас передать дело адвокату - разумеется, не на крайне невыгодных для меня условиях. Пусть подробно прочтет контракт и особенно 8-й пункт контракта. Дело плёвое, совершенно законное, ясное. Мне кажется, адвокату следовало бы начать (2) простой просьбой к Стелловскому уплатить, пригласить уплатить, - но сделать это как можно официальнее, то есть в том смысле, чтоб было чем уличить потом Стелловского, что его приглашали уплатить, но он не заплатил.
(NB. Ваше мнение, что у Стелловского нет денег, по-моему, совершенно ошибочно. Этот человек во всяком случае может достать их. По смыслу контракта он должен был приготовить уплату за напечатанный мой роман на другой же день, как публиковал в газетах о выпуске его в продажу, то есть 4 месяца назад. Он не имеет права отговариваться, а денег у него столько, что он купит всю русскую литературу, если захочет. У того ли человека не быть денег, который всего Глинку купил за 25 целковых.)
Вы спрашиваете моего окончательного мнения насчет пункта о неустойке. Но если Стелловский, на приглашение адвоката заплатить, в условленный короткий срок (или там как адвокат найдет удобнее; совершенно на его соображение) не заплатит и по суду его можно будет уличить, что он не заплатил, то, разумеется, можно начать особый иск и о неустойке в 3000. Но я бы рад был и тому, если б адвокат поскорее взыскал с него просто уплату (по 8-му пункту) по расчету, ясно обозначенному в контракте, тогда бог с ней, с неустойкой!
Что же касается до огромности неустойки, то, право, Стелловский стоил бы этой кары. Не я выдумал эту неустойку, а он ее включил в контракт и уж наверно спросил бы с меня всё до копейки, все три тысячи, если б я не исполнил какой-нибудь пункт контракта. Вы знаете ли, при каких обстоятельствах был написан этот контракт? Он пустил на меня Демиса и Гаврилова с векселями, которые я переписал на себя (3) по долгам покойного брата, а с другой стороны предложил мне 3000 за мои сочинения, за которые Базунов дал бы осенью шесть, но летом денег не имел. Я продал сочинения, да еще написал для них новую повесть в 1000 руб. (я беру 150 руб. с листа). И потому, если б теперь я взял с Стелловского неустойку, то воротил бы только свое, да и то с большим убытком.
