Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская
Злата. Так Олег… Он ведь не требует вернуть эти восемь рублей… он ведь так… по любви, наверное…
Клавдия Никодимовна. Ох, дочка, да какая тут любовь… Гордыня одна, гордыня. Слушал он, видно, слушал скандалы в доме из-за грошей, и тошно ему стало. Сбежал он из дома. А к тому времени совесть его заела, а может, и товарищи — ведь изуродовал он тогда в свои восемь лет девочку. Вот и решил вину свою искупить — всем назло. Жениться на тебе. Дескать, вот какой я великодушный, женюсь на уродке. Сам изуродовал — сам и женюсь. А теперь женись он на тебе, чем он может похвалиться? Красавица девушка — всякий женится. Отчего теперь не жениться? Вот ему и не надо стало. Не любил он тебя, неладный. Никогда не любил.
Злата. Замолчи! Замолчи, скверная! Ты — ведьма! У тебя одна гадость в голове. Словно… змеи шипят! Любил он меня! Тогда на кладбище на скамейке любил! У мраморной девушки любил! Я знаю! Я знаю!
Клавдия Никодимовна. Успокойся, доченька, что ты. Может, и любил когда, тебе видней. К примеру, мой геолог меня любил, хоть и исчез навсегда, кто знает, что с ним случилось, а только в ту ночь он меня любил. Любил… не любил — это, верно, только сама женщина сказать может. Ну, тесто-то подошло. Пирог с черникой сделаю, винца выпьем по случаю возвращения и гулять в парк пойдем — то-то знакомые все удивятся. Только мой тебе совет: не звони ему больше, не унижайся перед ним — это бесполезно. Что держать ветер в поле? Вот пошла бы я за своим геологом на все четыре стороны — может, и нашла бы, да что было бы толку, раз сам он меня не нашел? (Уходит.)
З л а т а берет спички, медленно зажигает все тридцать две свечи. Долго смотрит на свет. Потом убирает волосы и начинает медленно приближать лицо к огню. Свет гаснет. В темноте слышен отчаянный крик боли: «Мама, мама, лицо жжет, лицо как жжет, лицо, лицо!..»
Конец
О Марианне Яблонской
Через мою жизнь Марианна Яблонская прошла как странное и печальное видение, вглядеться в которое я не успел, не сумел. В ее родном Ленинграде мы не встречались, хотя у нас было множество общих друзей, не довелось мне увидеть ее и на сцене. И в Москве, куда она переехала, актриса и режиссер Яблонская осталась мне неизвестной. Я слышал о ее удаче в роли Негиной («Таланты и поклонники») на сцене Театра им. Маяковского, но в ту пору я испытывал резкое охлаждение к сценическому искусству. Познакомился я с Яблонской как с начинающей писательницей.
Среди скорбных ликов человечества нет ничего скучнее, жалостней и безнадежней образа начинающего в зрелом возрасте литератора. Из этого почти никогда ничего не выходит. За литературой надо ухаживать с молодых лет, тогда есть надежда, что она тебе улыбнется, или сразу выстреливать каким-нибудь ошеломляющим произведением. Но быть начинающим, когда житейский путь пройден наполовину и под глазами синева усталости и здоровье оставляет желать лучшего, дело почти безнадежное. Я изменил свою точку зрения, познакомившись с рассказами Яблонской.
Кстати, уже одна ошибка вкралась в ее формирующуюся биографию: конечно, страшнее и законченнее для судьбы, если бы она не напечатала при жизни ни одного рассказа. Но ее сказка «Дым» была опубликована в сибирском журнале, и это давало ей небольшой заряд бодрости и надежды. Хотя уже тогда Марианна выглядела сильно опечаленным человеком. «Дым» — хорошая сказка, но у нее были вещи посильнее. Не все нравилось мне одинаково, это в порядке вещей, но на всем лежала печать несомненной одаренности.
Бывает так: с одними людьми все получается, с другими не получается ничего. Я не слишком склонен к обобщению, мне всегда есть что делать с самим собой, но схожусь с людьми легко и просто. С Марианной не получилось контакта. Мы встречались несколько раз в нашем безымянном писательском дачном поселке, и жена моя, землячка Марианны и тоже блокадница, тщетно пыталась внести в эти встречи нотку душевности.
Была ли Марианна застенчива, нелюдима или просто замкнута и требовалось время, чтобы она привыкла к нам, а времени этого не оказалось — не знаю. А сейчас мне кажется, что дело в другом: Марианна знала, что стоит больше, нежели можно было предположить по ее первой прозе, уже писались пьесы, которые я так и не узнал, и более глубокие рассказы, и ей мешало, что я не знаю ее истинных масштабов. Не сговариваясь, мы свели общение к тому, что американцы называют «стрикли бизнес» — только дело. Мы говорили — мало о самих рассказах, много — о том, где их можно напечатать. Марианне хотелось печататься, она имела право выйти на суд людской и говорила об этом с достоинством прямоты. Я рано стал профессиональным литератором, мне ее прямота и целенаправленность нравились.
Но и с практической помощью не вышло толка, хотя у меня легкая рука на молодых авторов. Мне удалось многим облегчить первые шаги в литературе. Иные из моих подопечных стали большими писателями. Но здесь моих, быть может, недостаточно упорных попыток оказалось недостаточно. Опять мне с ней не повезло. Затем ее устройством занялись другие люди — и сделали это куда более успешно, нежели я, увы, после ее смерти.
