Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский
– Подумаешь, ухажёры, – хмыкнул Пётр. – Я вот свою Лариску, считай, из-под венца увёл. Собралась за однокурсника-стоматолога, и тут я возник. Говорю: представь, что каждый вечер будешь слушать, как он в чужих зубах ковырялся. Подействовало сразу же. До сих пор вспоминаем…
– Да не хотел я навязываться ей, раз не глянусь… В первый отпуск приехал, а она уже замужем. За парнем с соседней улицы, я и не знал его толком… Детей долго не было, Маришка через семь лет родилась. А папаша как раз перед этим лыжи смазал. Любил погулять, домой приходил только поесть да отоспаться. Мать мне рассказывала, сколько она с ним натерпелась… Но поманила его какая-то столичная цаца, за ней увязался. Про дочь и не знает, Даша сама решила: ушёл, и чёрт с ним.
– Зачем же она за него выходила?
– Да это я дурак оказался… – Виток дрогнул голосом. – Нынче вот в отпуске встретил её на улице – не разойтись. «Как живёшь?» – «Хорошо», – отвечает. Потом спросила, почему я тогда уехал и не попрощался. Говорю: «Ты на меня и не глядела, я и подумал, что тебе всё равно». – «Эх ты, – говорит, – разве женщина должна внимания добиваться? Я каждый день ждала, что ты придёшь». – «А как же, – говорю, – ухажёры твои? Ты же с ними ходила». – «Да я думала, ты за меня драться будешь, я же давно видела, что нравлюсь тебе… А ты уехал. Вот я и пошла за того, кто первый позвал».
– Ну и оба дураки, – заключил Пётр. – Ишь, какие сложные: ты думал, она думала… А чего тут думать, если душа зовёт.
– Да ладно, чего ты… Теперь всё хорошо. Маришка меня сразу приняла, папой зовёт. А я и сам скоро папой стану.
– Давно пора! – заулыбался Пётр. – Кого заказали?
– Мне бы сына, конечно. Даша тоже говорит: Маришке братик нужен. Но я не расстроюсь, если будет дочь. Я уж имена придумывать начал. Для дочки мне Александра очень нравится. А для сына не нашёл пока.
Над ними, снижаясь, проплыл оранжевый вертолёт и скрылся за домами посёлка. Проводив его глазами, Виток отхлебнул пива, пожевал вяленого хариуса и растянулся на траве, положив руки под голову.
– Да, меняются времена. В городке нашем церкви заброшенные ремонтируют полным ходом. В некоторых уже службы идут. На какой-нибудь Спас столько народу набивается! Все стали такие верующие. И крестят детей, и сами крестятся. Кто бы мог подумать ещё пару лет назад?
– Креститься-то ладно, люди всё равно и крестились всегда, и молились, – возразил Пётр. – А вот посмотри. Сначала мы социализм улучшали, Мишку Мигулина начальником сами себе выбрали. А теперь в капитализм развернулись, акционерное общество создали. Дёргаемся туда-сюда, как рыбы на крючке. «Кто бы мог подумать ещё пару лет назад», – передразнил он приятеля, – что мы с тобой ак-ци-о-нэ-рами заделаемся. Чего там эти гарвардские мальчики ещё насоветуют… Но что-то я сомневаюсь, что мы обогащаться начнём.
Виток всегда считал, что Пётр лучше него разбирается и в политике, и в экономике, которые ему самому в прежние годы, в общем, и не нужны были. Собрал рюкзак, уехал на полгода – и как-то без надобности было знать, что там в мире делается. Впрочем, он слушал радио, был в курсе всех основных новостей и радовался, когда видел, вернувшись из очередного заезда, что вместо дряхлых, еле живых старцев в газетах и в телевизоре появился энергичный улыбчивый вождь, расшевеливший страну и объявивший о перестройке прежней жизни – не сказать, что невыносимой, но какой-то замороженной, без огонька – в новую, свободную и изобильную. Виток ходил по посёлку и удивлялся, почему люди не стали веселей и добрее, почему не радуются тоже, ведь у нас такие дела начались! И впервые не соглашался с Петром, который почти сразу заявил, что «меченый» до добра не доведёт.
Но потом это озоновое опьянение постепенно прошло, и Виток, признавая правоту своего друга, вместе со всеми костерил по-прежнему бодрого и словоохотливого предводителя, потому что почти на всякую покупку, даже зубной пасты и стирального порошка, надо было получать талоны в поссовете, а в продуктовом магазинчике возле конторы уныло и обречённо лежали на витрине разве что жестянки с какой-нибудь морской капустой и частиком в томате. Талоны получали и на водку – каждому совершеннолетнему на месяц полагалось две пол-литры, и поскольку взять её иным путём было негде, водка превратилась в жидкую валюту и закономерно перетекала от непьющих женщин и старушек к изнурённым трезвостью мужикам, готовым за драгоценный квиток и дров наколоть, и картошку окучить, и осуществить ещё массу полезных мероприятий. Раз в месяц все магазины в посёлке превращались в цирковые арены – у водочных отделов происходили схватки, не уступавшие по напряжённости давним чемпионатам французской борьбы с участием какого-нибудь Збышко-Цыганевича или Джона Поля Абса Второго. Борьба нередко сопровождалась акробатическими номерами, когда особо нетерпеливые пробирались к заветному прилавку по головам толпящихся или, наоборот, умудрялись прошмыгивать у них под ногами. Эти импровизированные антре часто приводили уже к кулачным боям, поэтому со временем в каждом магазинчике появилось для таких акций отдельное окошечко на улицу. Отоварившись, страждущие тут же отправлялись реализовывать своё право напиваться и быть напоенными, иногда с мстительным злорадством распевая частушку:
Как поедете в Москву,
передайте Мише:
мы как пили, так и пьём,
только чуть потише.
Когда воцарился другой вождь, как-то хитро и подло переигравший прежнего, сочинив и подписав с подельниками грамотку о ликвидации недавно могучей, а теперь раздираемой на части империи, Виток обнадёжился, но ненадолго. Вставший у руля командор обаятельно уговаривал всех немного, ну чуть-чуть, потерпеть, и всё наладится, однако в магазинах так и было пусто, а зарплату задерживали. И вот однажды поселковый народ, едва отпившись рассолом от
