У чужих людей - Лора Сегал
* * *
Помнится, ровно следующим утром, спустившись вниз, я увидела миссис Левин; так же, как в мое самое первое утро в этом доме, она сидела у окна и шила синее платье. Для меня. Сгорая от стыда, я вспомнила, как она мне сразу не понравилась и что я писала о ней маме. На меня вдруг нахлынула волна любви к миссис Левин. Я буду любить ее, старую и некрасивую, всю мою жизнь, с восторгом решила я, даже если больше никто не станет ее любить. О чем бы мне завести разговор, начав его со слов «тетя Эсси», судорожно соображала я, но миссис Левин заговорила первой:
— Это ты, Лора? Подойди сюда, ты мне нужна.
Она не подняла головы, и по голосу я поняла, что случилась какая-то неприятность. Я оглянулась: в дальнем углу сумрачной гостиной тихонько хлопотала Энни, и у меня отлегло от сердца.
— Мне надо с тобой поговорить, — начала миссис Левин. — Я слышала, ты тут жалуешься на нас посторонним людям, мы, мол, обделяем тебя карманными деньгами. Я очень огорчилась. Мне кажется, с твоей стороны это черная неблагодарность.
— Я этого не говорила, — неуверенно выдавила я, пытаясь припомнить, кому я могла такое ляпнуть. — Никогда.
— Я страшно расстроилась, — повторила миссис Левин. — Мы все для тебя делаем, и когда я узнаю, что, по твоим словам, дядя Рубен дает Бобби больше денег, чем тебе, меня это очень огорчает. Вдобавок, ты всех критикуешь: и внук-то мой избалован, и кто-то из членов нашей семьи тебе нравится, а другой не нравится… Так не поступают, когда живут в чужом доме.
Кровь оглушительно стучала у меня в висках, мысли путались. Она обвиняла меня в словах, которые казались мне чужими, не моими; совесть грызла меня за совсем другие прегрешения. Хотелось уйти и хорошенько все обдумать, но я понимала, что уходить нельзя, надо терпеть, пусть миссис Левин бранит меня, сколько считает нужным.
Ее рука с иголкой заметно дрожала.
— Я и не жду благодарности, — продолжала она. — Но ты сама видишь, я сижу и шью тебе платье; могла бы хоть сказать «спасибо, тетя Эсси», а ты даже не замечаешь, что люди для тебя делают.
— Нет, замечаю, — возразила я. — Правда, замечаю.
Но обида нашептывала свое: «Раз она не понимает, что я ее люблю, я ей этого и не скажу».
Миссис Левин, однако, еще до конца не выговорилась. Она была задета за живое.
— Сколько раз я просила тебя называть меня тетя Эсси! Ты этого даже не помнишь, зато к деду всегда обращаешься «дядя Рубен», а потом ходишь и всем рассказываешь, что он тебе мало дает на карманные расходы, хотя я-то знаю: он дает столько, сколько может.
Миссис Левин смолкла, продолжая возбужденно орудовать иглой.
Я дрожала всем телом. Бросила взгляд на Энни в надежде, что она вот-вот вмешается и объяснит миссис Левин, что произошла ошибка, но Энни стояла спиной ко мне и упорно обметала одну и ту же полку. Я выбежала из гостиной, стремглав взлетела по лестнице к себе и бросилась на кровать, надеясь выплакаться вволю; но из груди вырвалось несколько всхлипов, а глаза остались сухими. В самом деле, почему малышу Бобби достается вдвое больше денег, чем мне? Я даже удивилась, что раньше об этом не подумала. И разозлилась. Решила, что не пойду вечером ужинать, утром завтракать и вообще больше не выйду. Останусь в своей комнате и умру с голоду. Я попыталась всплакнуть, но слезы не шли. Может, что-то со мной не так? Я принялась фантазировать: вот я сокрушенно рыдаю, тут в комнату входит Сара, видит, как я горюю, тихонько спрашивает, что случилось, а я не могу вымолвить ни слова — душат слезы. Сладко защемило сердце — я представила, как Сара расплачется от жалости.
Оторвав голову от подушки, я прислушалась: кто-то шел вверх по лестнице. Может быть, меня ищет миссис Левин? Я затаила дыхание, но шаги стихли этажом ниже. Открылась дверь, потом закрылась. Я услышала, как на втором этаже спустили воду и кто-то зашагал по лестнице вниз. Затем брякнул входной колокольчик; наверно, дядя Рубен пришел из лавки, а может, вернулась Сара. Скоро все соберутся. Сядут за стол без меня.
Не написать ли письмо маме? — подумала я, но не двинулась с кровати. Слишком много накопилось такого, чего я не могла ей рассказать. Меня никто не любит; эта мысль потрясла меня. Я не сомневалась: узнай моя мама, что есть люди, которые не считают меня безупречно хорошей, прелестной девочкой, она бы этого не вынесла. В комнате стало темно и холодно. Меня томила скука. А ведь когда Энни отправится спать, ей придется подняться на мой этаж, сообразила я. Может, она заглянет ко мне. А если пригласит меня к себе, я пойду. Интересно, долго еще ждать?
Немного погодя я вышла из своей спальни и села на верхнюю ступеньку лестницы. Потом спустилась на крытую зеленым ковром площадку и постояла там. Затем пошла еще ниже, на первый этаж. Все наверняка уже пришли домой, из гостиной доносились голоса, но я не знала, стоит ли мне туда входить. Наверно, миссис Левин опять жалуется на меня. Я стала у двери и навострила уши: что же они там обсуждают? Но мой силуэт был виден сквозь матовое стекло двери, и миссис Левин крикнула:
— Ладно, входи уж. Нечего подслушивать за дверью.
Я вошла, сгорая от смущения. Миссис Левин перекусила нитку, которой наметывала платье, и спросила у Энни, есть ли у нас время примерить его до ужина. Я по-прежнему ждала, что вот-вот разразится катастрофа, но миссис Левин только спросила:
— Значит, ты хочешь, чтобы малышка Хелена пришла к тебе играть?
Нет, ответила я, с Хеленой я больше не вожусь, но у меня есть новая подружка, ее зовут Рената.
— Так пригласи ее к нам в воскресенье на чай, — сказала миссис Левин.
* * *
Рената была на два месяца старше меня. Она туго стягивала лентой волосы, носила очки и не уступала мне в сообразительности. Когда я научила ее играть в угадайку про родительские письма, она разок проиграла, а потом стала придумывать самые причудливые и оригинальные препоны, мешавшие почте доставлять ей письма, и мне приходилось сильно напрягать воображение, чтобы перещеголять ее в изобретательности. Если ее письма шли немыслимо дальним путем, вокруг земного шара, то я вынуждена была отправлять их на луну и обратно. В результате игра потеряла смысл
