Френдзона - Ася Лавринович
– Я поклонница хорошей музыки, – сдержанно ответила я и продолжила смотреть в окно.
На одном из светофоров я заметила такую любопытную картину. Девушка в симпатичном оранжевом пальто избивала букетом цветов парня. Тот, в свою очередь, ловко уворачивался и что-то ей кричал. Когда от букета остались рожки да ножки, вернее, несколько голых стебельков, девушка резко развернулась и припустила бегом от своего парня. А он сразу же побежал вдогонку. Наша машина тронулась на зеленый свет, и мы ехали параллельно им. Наконец, парень догнал девушку, крепко сжал ее в своих объятиях, пока та вырывалась. Он что-то быстро ей говорил, кажется, они оба рыдали… Такси набирало скорость, и я стала упускать парочку из виду. Я развернулась и стала наблюдать за ними из заднего окна машины. Парень и девушка в оранжевом пальто превращались в маленькую обнимающуюся точку. И, кажется, они целовались.
Из колонок доносился голос Виктора Цоя:
Черная ночь да в реке вода – нам с тобой.
И беда станет не беда. Уезжай!..
Эх, была не была, прости и прощай!..
План такой – нам с тобой…
* * *
Дома вкусно пахло жюльеном. В прихожей я обнаружила кроссовки Саши. Из кухни доносился мамин звонкий смех. Она всегда смеется над шутками друга. Смотрите-ка, кто обо мне вспомнил. Точно, мама приготовила любимое блюдо этого предателя, позвонила ему, а он не смог отказать.
Я быстро сбросила ботфорты, шубу и прошла на кухню. Сашка сидел спиной и уминал мамину стряпню.
– Ты чего тут расселся? – простодушно поинтересовалась я у родной и дорогой спины. Вообще, как уже повелось в последнее время, я была обижена на друга. Обещал ведь навестить раненого товарища! Но после ужина с папой я отчего-то пребывала в приподнятом настроении. Помню, мама что-то говорила о чувстве облегчения. Это оно?
Сашка обернулся и уставился на меня. Затем с нескрываемым интересом оглядел с головы до ног. Меня бросило в жар от смущения. Я ладошкой смяла и одернула край юбки-колокольчика. Почему он молчит? Почему мама молчит? Господи, какая неудобная ситуация, – кажется, они сейчас заметят, как пылают мои уши. Черт, так и знала! От этих платьев-локонов-женственности одни неудобства. Будь все это проклято. Джинсы и кеды, аминь.
Кажется, прошла целая вечность, прежде чем мама наконец заговорила. К моему облегчению.
– Ну, что там с твоим свиданием? Я Саше, кстати, все рассказала.
Теперь Сашка как-то выжидающе и напряженно на меня смотрел.
– Тайным покло… – хрипло начала я, а затем, откашлявшись, продолжила: – Тайным поклонником оказался папа.
– Что? То есть как? – У мамы вытянулось лицо.
– А вот так, мамочка! Ты ведь хотела, чтобы мы помирились?
Мама присела на стоящий рядом с ней табурет и схватилась за голову.
– Так, Инн, а теперь поподробнее!
Я рассказала о нашем с отцом обеде – разумеется, опустив ту часть, что касается встречи с Кораблевым. И об «устрицах Скалистых гор» говорить не стала. А то Саша меня потом изведет своими подколами.
Мама сидела задумчивая. Видимо, такого поворота событий она не ожидала еще больше, чем я.
– Ты что, не рада? – спросила я у нее.
– Рада, – тихо ответила мама. – Просто так быстро все произошло. Даже до сих пор не верится…
– Ну вот и отличненько. Пойду прилягу! – буркнула я. – Мне кажется, у меня опять температура подскочила.
Я оставила маму с Сашей на кухне, а сама зашла в свою комнату. Свет зажигать не хотелось, за окном розовел потрясающий закат. Таких я давно не наблюдала. Вообще, чем больше этой осенью со мной происходит приключений, тем красивее чудит природа. То грозы, то крышу сносящие закаты.
Я, наконец, до конца раздвинула шторы, включила небольшой светильник на письменном столе и, не снимая платья, завалилась на кровать. Конечно, зайди в комнату в эту минуту мама, она бы быстро отчитала меня, что настоящие девочки так не делают. Нужно переодеться: платье – на вешалку, иначе помнется. Но мне было все равно. Отец подарил его мне, что хочу, то и ворочу. И вообще, вряд ли я его второй раз надену.
Моя кровать стояла напротив окна, поэтому в него я уставилась, словно в телевизор. Розоватый свет гипнотизировал.
Раздался стук, а еще через секунду в комнату просунулась Сашкина голова:
– Разрешишь войти?
– Валяй! – махнула я. Вспомнив, как смутилась двадцать минут назад из-за взглядов Саши, сильно разозлилась на себя. С каких пор мне стало не все равно, что он обо мне думает? Раньше с ним было комфортнее всего на свете. Я не парилась насчет того, как выгляжу, что говорю… Этим мне и нравилась дружба с ним. А в последнее время творится какая-то ерунда. Может, из-за того, что теперь мы редко видимся и я от него отвыкла?
– Ты прости, что раньше не зашел проведать, – начал Саша. Руки он держал за спиной.
– В универе дела? Или с Лизой что?
– И то и другое. Мы опять ездили на склон кататься на сноубордах; если хочешь, можешь присоединиться, как до конца поправишься. Там есть трасса для горных лыж…
– Мне это неинтересно! – чересчур резко прервала я его.
– Так, понятно. Кто-то не дождался мандаринов и обиделся. Прости, их в этот раз в нашем магазине не было, так что…
Саша протянул из-за спины сетку с апельсинами:
– Хочешь сладких апельсинов? – примирительно поинтересовался он.
– Лучше убей соседей, что мешают спать, – посоветовала я и вновь уставилась в окно.
Саша, немного подумав, лег рядом со мной и тоже стал смотреть на закат. Укладываясь, своим крепким плечом друг задел мой локоть. В полутьме комнаты у меня обострились все органы чувств. Я слышала мерное спокойное дыхание Саши и, кажется, даже стук его сердца. От Сашки вкусно пахло мятной жвачкой, табаком и цитрусами.
– Мы потому и любим закат, что он бывает только один раз в день, – прервал звенящую тишину Сашка.
Я непонимающе уставилась на него.
– Рэй Брэдбери, «Вино из одуванчиков», – пояснил Саша.
– Не читала.
– Не удивлен.
Я отмахнулась.
– Значит, ты помирилась с отцом?
– Ну, ты ж не глухой. Все слышал.
– И как впечатления?
Я задумалась.
– Впечатления? Будто на Новый год подарили то, что я совсем не заказывала у Деда Мороза. По идее, нужно изобразить счастье, принять этот подарок… А я не могу. Так привыкла жить без отца, а как дальше проживать жизнь с ним – не представляю.
– Ну, иметь отца не так уж и плохо, – приободрил меня
