Колыбельная белых пираний - Екатерина Алексеевна Ру
– Ну что, уже вылечилась от СПИДа? – спросил он совсем не бархатистым, а просто хрипловатым, заплетающимся голосом, насквозь пропитанным крепким алкоголем. При этом довольно громко.
Вера почувствовала мгновенно размноженное сердце, застучавшее одновременно в затылке, в висках, в шее, в животе. Но смысла останавливаться и что-то объяснять не было. Он просто все понял, все откуда-то узнал, и с этим ничего нельзя было поделать. Возможно, это даже было к лучшему. И Вера молча прошла мимо по дорожке из расшатанных плиток, простроченной сбоку сырыми чахоточными кустами. Прошла и проскользнула в подъезд. Кирилл, растерянно постояв несколько секунд, отправился за ней следом. Спрашивать он ничего не стал. Они молча поднялись на свой четвертый этаж, зашли в квартиру и стали выкладывать из пакетов на стол макароны, стиральный порошок, купленное по скидке растительное масло.
С того дня ординаторский друг больше не писал и не пытался звонить. А Вера стала искать себе однократных партнеров за пределами медицинских кругов. Без общих знакомых. Без риска, что потом ее найдут.
Перед Кириллом было нестерпимо, безгранично неловко. Вере даже порой казалось, что ее неловкость оформилась внутри в отдельный орган – склизкий, ноздреватый и непрерывно напоминающий о себе изнурительной ноющей болью. Хотелось существовать бестелесно, просто быть рядом с Кириллом в невесомой, эфирной форме. Истончиться до прозрачности. Но это было невозможно, Вера жила в своем худощавом, но вполне осязаемом теле, наполненном саднящими наплывами болезненности.
И она пыталась ужиться с этим телом, приспособиться к нему, насколько возможно. Чтобы окончательно не тронуться умом.
7
Белые пираньи
– Кажется, он окончательно тронулся умом, – говорит Вера. – На, погляди, что он мне только что написал.
Она протягивает Кириллу телефон с последним сообщением от отца. С необъяснимым, чудовищно абсурдным посланием. Кирилл внимательно смотрит на экран, чуть заметно шевеля губами, и переводит растерянный взгляд на Веру:
– Так ты все-таки ему ответила?
– Нет, конечно! Я же тебе сказала. Не ответила и отвечать не собираюсь. И уж тем более идти на встречу с ним.
– Тогда что это значит? Почему он благодарит тебя за ответ?
В квартире потихоньку настаивается вечер. Вера беспокойно ходит из угла в угол, словно мерит шагами сползающую в полумрак гостиную. От приоткрытой молочно-бежевой двери до нелепой, прижатой к стене тумбы, на которой стоит ваза с полежавшими фруктами. Подбитые яблоки, надрезанная мускатная дыня, шершавые лопнувшие персики, истекающие терпким соком. Вблизи Вера отчетливо ощущает их запах – пронзительный, удушливо-сладкий. Как в морге.
– Понятия не имею, что это значит. Скорее всего, он просто сошел с ума.
– Может, ему очень плохо. И он очень надеется, что ты все же согласишься с ним увидеться… поэтому пытается привлечь твое внимание разными способами, даже такими странными. Чтобы ты хоть что-нибудь ему ответила.
– Бред. Не исключено, что он вообще лежит где-нибудь в психиатрической клинике и развлекается в меру своих возможностей. Ладно. Я собиралась позвонить матери. Вдруг хоть она что-нибудь прояснит во всей этой мутной истории.
Вера подносит телефон к уху и слушает нескончаемо долгие равнодушные гудки.
– Алло, только говори, пожалуйста, быстрее, я очень занята, – звучит наконец колкий, порывистый голос матери.
Ну разумеется. Как всегда.
– Я хотела узнать, правда ли ты недавно виделась с моим отцом.
Голос в трубке на секунду замирает.
– Да, виделась.
– Понятно. И зачем-то дала ему мой электронный адрес, так? Скажи, а к чему все это? Ты решила, что мы станем дружной счастливой семьей, будем гулять вместе по выходным в Заречном парке и обедать самодельной домашней кулебякой? Или станем воскресными завсегдатаями кафе «Фиалка»?
– А почему нет? И что плохого в том, что он хочет с тобой встретиться?
– Господи, да что за бред! Вы, кажется, оба спятили. А он еще к тому же пишет мне непонятные сообщения.
– Что еще за сообщения?
– Дескать, я ему уже ответила согласием, и он ждет нашей встречи. Хотя я и не думала отвечать. Так что передай ему, пожалуйста, чтобы больше меня не беспокоил.
– Послушай, Вера, передай ему сама. Что хочешь. У меня, в отличие от тебя, много дел, и нет времени работать передатчицей.
Мать вешает трубку, и Вера словно с головой погружается в безнадежную вязкую топь.
– Ну что, удалось что-нибудь выяснить? – тревожно спрашивает Кирилл.
– Ты и сам все слышал. У моей матери нет времени что-либо мне объяснять. Она просто бросила трубку, вот и все. Ей вообще сейчас не до меня, у нее на следующей неделе открывается еще один салон красоты.
– Ну… ее можно понять, она все-таки деловая женщина.
Вера машинально кивает и задумчиво смотрит в окно, где косым потоком течет мерцание постепенно оживающих фонарей.
– Может, хоть поешь немного? Ты ведь голодная, – осторожно говорит Кирилл, поднося ей кусок анчоусной пиццы, окончательно потерявшей жизненное тепло.
– Я просто от всего устала. Хочу что-нибудь резко и окончательно поменять в своей жизни.
– Веронька, я готов к переменам, ты же знаешь. Я столько раз предлагал тебе все бросить, переехать в другой город или даже в другую страну. Начать жизнь с чистого листа… Но ты сама никогда не хотела никуда переезжать.
На самом деле Вера когда-то хотела переехать. И гораздо дальше, чем в соседний город. Просто это было очень давно, еще до Кирилла.
Когда умерла Тоня, Вера решила, что не останется в родном городе. Что уедет на другой конец света, затеряется в далеких, спрятанных от благоустроенного мира краях. Будет жить там, где нет нелепых эвфемизмов, где можно не стыдиться собственного тела – бренного и непомерно уязвимого.
Например, среди лесов Амазонки. Рядом с мутной водой, несущей смерть. Будет смотреть в нее спокойно и просто, без страха, без предрассудков. Принимать все как есть, не нуждаясь во мнимых благах «цивилизованного» города. Подальше от Тониной и от своей мамы, которым ничего нельзя рассказать о своем наделенном половыми признаками организме; подальше от районного гинеколога, на прием к которому идти мучительно страшно и позорно; подальше от одноклассников, которые сначала смеялись над протекшей менструальной кровью Олеси Емельяновой, а позже с беспечной легкостью забыли о том, что случилось с Тоней. Вера будет жить в гармонии со смертью, с телесностью, с неизбежностью, таящейся в непроглядной водной толще.
Она даже купила себе книгу «В мутных амазонских водах». В глянцевой темно-зеленой обложке с багровыми буквами и изображением изгибающейся полукругом рыбы пираруку: хищно вытянутая голова, крупная серебристо-оливковая чешуя, наливающаяся ближе к хвосту зловещей пурпурной краснотой.
Книгу
