Дельцы. Том II. Книги IV-VI - Петр Дмитриевич Боборыкин
И это слово выговорилъ Прядильниковъ про себя очень отчетливо. Оно укололо его, и такъ уколо, точно будто онъ до этой минуты никогда не думалъ о томъ: что такое Авдотья Степановна. И дѣйствительно, она ему представлялась чѣмъ-то особеннымъ, не петербургской камеліею, не женщиной, которую онъ самъ еще зналъ въ званіи метрессы Саламатова, — нѣтъ, она была для него просто первая роскошная и привлекательная женщина, какую онъ зазналъ. Онъ зазналъ ее въ расцвѣтѣ ея душевной жизни; онъ видѣлъ, какъ любовь къ Карпову произвела переворотъ во всемъ существѣ ея. Она не могла уже оставаться содержанкой. Она готова была отдать себя всю человѣку, который впервые разбудилъ ея женственность. Потомъ Прядильниковъ сдѣлался повѣреннымъ ея сердечныхъ тревогъ; передъ нимъ была уже не петербургская «Фриша», жаждущая одного наслажденія, а нѣжнолюбящая подруга, въ которой, любовная страсть смѣшивалась почти съ чувствомъ матери. Теперь только Прядильниковъ созналъ, что во время «материнскихъ» изліяній Авдотьи Степановны онъ уже любилъ ее. Могъ-ли онъ думать о ея прошедше. мъ, могъ-ли онъ отрезвлять себя тѣмъ, что она — все-таки бывшая камелія, живущая на свои «сбереженія»? Гдѣ и когда встрѣчалъ онъ существо, около котораго ему было такъ тепло и отрадно? Мечталъ-ли онъ когда-нибудь о сближеніисъ такой умной, смѣлой, оригинальной, прекрасной женщиной? Сколько людей, не такихъ безпутныхъ, какъ Алеша Карповъ, но эффектнѣе и стоющѣе его, Прядильникова, были-бы счастливы, обладая такой «звѣздой», какъ Авдотья Степановна? И если-бъ никто изъ нихъ не взглянулъ серьезно на свою связь съ нею, то потому только, что ни одинъ изъ этихъ людей не узналъ-бы ее такъ, какъ онъ, Прядильниковъ. Да что ему, наконецъ, за дѣло до какпхъ-бы то ни было мужчинъ! Всѣ они иначе прожили свою молодость: влюблялись, побѣждали, бросали женщинъ, мѣняли ихъ какъ перчатки, а онъ не зналъ никого; никто изъ этихъ мужчинъ не испыталъ и не испытаетъ его теперешнихъ ощущеній. Даже ихъ первая любовь не могла походить на его блаженство…
Но вотъ сани повернули въ улицу, гдѣ была новая квартира Петра Николаевича. Онъ запахнулся и надвинулъ шляпу; мысль, что онъ чрезъ нѣсколько минутъ увидитъ Карпова, еще сильнѣе покоробила его. Опять перескочилъ онъ къ тому дню, когда Алеша явился къ Авдотьѣ Степановнѣ съ коробкой конфектъ. Въ томъ-же самомъ ка-бннетикѣ, гдѣ сегодня Прядильниковъ такъ неожиданно, среди назойливыхъ нравственныхъ терзаній, вкусилъ отъ запретнаго плода, на томъ-же диванчикѣ, какихъ-нибудь восемь-,девять мѣсяцевъ передъ тѣмъ, Алеша, не давая удержу своему нахальству, «обработывалъ» свою интрижку. Съ этимъ фактомъ Прядильниковъ не мирился. Говорить съ своимъ питомцемъ о томъ, что произошло сегодня, онъ не былъ въ состояніи. Какъ-бы Карповъ ни старался быть серьезенъ, у него все-таки вырвутся безцеремонныя выходки. Да и въ себѣ самомъ находилъ Прядильниковъ что-то еще неизвѣданное имъ. Онъ хотѣлъ ревниво хранить свое сокровище предъ каждымъ, кто зналъ хоть сколько пибудь ту женщину, которая осчастливила его. Съ первымъ попавшимся незнакомцемъ онъ предался-бы необузданному лиризму, но съ Карповымъ онъ долженъ былъ молчать. Еще сегодня утромъ тотъ, быть можетъ, не желая оскорблять его, показалъ, какъ щепетильно и высокомѣрно смотритъ онъ на Авдотью Степановну. Поведенія Прядильникова не охуждалъ онъ потому только» что зналъ платоническій характеръ его отношеній къ Авдотьѣ Степановнѣ. По теперь, когда Прядильниковъ — ея возлюбленный, Карповъ посмотритъ на него съ еще большею брезгливостью.
Сани подползли къ подъѣзду. Прядильниковъ вылѣзъ, медленно доставалъ деньги и еще медленнѣе всходилъ по лѣстницѣ.
«Зачѣмъ я не остался у неіі? — промелькнуло въ его головѣ; но тутъ-же онъ добавилъ: — а какъ-бы я показалъ носъ завтра утромъ?»
Онъ позвонилъ очень тихо и сейчасъ-же спросилъ человѣка:
— Дома Алексѣй Николаичъ?
— Дома-съ, — отвѣтилъ лакей.
— Спитъ?
— Никакъ нѣтъ-съ: занимается у себя въ комнатѣ.
«Ну, и пуская занимается, — подумалъ Прядильниковъ — зачѣмъ мнѣ къ нему лѣзть? я раздѣнусь и лягу спать».
Когда человѣкъ снялъ съ него шубу, онъ прошелъ скорыми шагами въ свой кабинетъ, отдѣлявшійся, какъ и въ старой квартирѣ, корридоромъ отъ комнаты Карпова. Дверь оттуда была отворена, изъ нея виденъ былъ письменный столъ, освѣщенный лампой.
Прядильниковъ остановился и увидалъ блѣдное лицо Карпова, опустившееся въ ладони рукъ. Въ первое мгновеніе Прядильникову показалось, что Карповъ плачетъ; но слезъ на глазахъ не было, только лицо осунулось и выражало какую-то боль.
Прядильниковъ вошелъ въ комнату. Карповъ не сразу его увидалъ, хотя глаза его и были устремлены въ сторону двери.
— Алеша, — окликнулъ Прядильниковъ: — что съ тобой?
Карповъ точно очнулся и подался всѣмъ тѣломъ назадъ.
— А! это ты, Николаичъ? — выговорилъ онъ тихо.
Прядильниковъ еще никогда не слыхалъ у Карпова такихъ звуковъ.
— Работаешь? — спросилъ Прядильниковъ, и почувствовалъ, что ему сдѣлалось вдругъ очень жалко его.
— Изнываю, братъ, Николаичъ, — отвѣтилъ Карповъ и, откинувшись въ глубину кресла, опустилъ голову на грудь.
Прядильниковъ подошелъ къ нему и взглянулъ на него-недоумѣвающимъ взглядомъ.
Карповъ всталъ и перетащился отъ кресла къ турецкому дивану.
— Да ты въ самомъ дѣлѣ нездоровъ? — спросилъ Прядильниковъ.
Онъ послѣдовалъ за Карповымъ и усѣлся съ ногами на диванъ.
— Развѣ ямогу быть боленъ! — вскричалъ Карповъ. — Я какъ двужильная лошадь: нѣтъ мнѣ износу; обреченъ, братецъ, на постоянное здоровье. Обреченъ на безконечное ничегонедѣланіе!
Тонъ Карпова какъ-будто отзывался дурачествомъ, но лицо слишкомъ противорѣчило такому тону: оно оставалось все съ тѣмъ-же выраженіемъ нравственной боли.
— Хандришь ты, что-ли? — сказалъ тихо Прядильниковъ, точно боясь вызвать Карпова на задушевный разговоръ.
— Эхъ. братецъ, не произноси ты этого мерзко-пакостнаго слова. Что такое хандра? Развѣ это титулъ какой, званіе, достоинство? Смердящая пустота — вотъ что это. Посмотри на меня: я болталъ, болталъ всякій безвкусный вздоръ, сходился съ какими-то юродивыми, кидался, какъ алчный звѣрь, на всякую развратную бабенку, не дорожилъ ииодной изъ нихъ, прикидывался Алквіадомъ, хотѣлъ сколотить себѣ особую философію… и вотъ что мнѣ это дало…
Онъ не досказалъ и уткнулся лицомъ въ боковую подушку дивана.
А въ эту минуту на душѣ Прядильникова
