Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков
– Ты знаешь кто такой Сильвестр?
– Сталлоне? – нервно усмехнулся я.
– Не остри – не смешно. Бунич у него вроде юриста. Сильвестр ему звонит… сам звонит! У Бунича бизнес с «Ореховскими» в «Русском золоте» и на Дорогомиловке. Плюс старые завязки в Челябинске. Ты хоть понимаешь, о чём идёт речь? Им человека убить, как тебе в угол плюнуть.
– Так ты думаешь… – нерешительно начал я, от разговора меня начало мутить.
– Я не думаю. Я уверена. Как только он получит бабки, он тебя тут же… – Ванда не договорила, но я понял. – А после и меня.
Мы помолчали, моя эйфория испарилась, настроение упало ниже нуля.
– Ты где? – спросил я.
– Воскресенское. Пансионат управделами президента. Бунич сослал.
– Я приеду?
– Ты что? – Она испугалась. – Не вздумай.
Она повесила трубку. Ещё с минуту я слушал короткие гудки. Они вплывали в мозг и сновали там, подобно слепым малькам гуппи. У меня в детстве был аквариум с барбусами, вуалехвостами и скаляриями. Были и гуппи, самые невзрачные, но и самые выносливые. После всех аквариумных катастроф выживали почему-то именно они.
Часть третья
Снятие с креста
Мы сидели с Терлецким на детской площадке перед его подъездом. Был поздний вечер, дети уже спали. Жёлтый фонарь на железном столбе освещал песочницу, две лавки, ржавую раму с оборванными качелями. На этих качелях Терлецкий когда-то учил меня делать «солнышко». В этом сквере мы играли в «города» – достаточно агрессивная игра с использованием ножа или острого напильника, – на этих лавках мы учились пить (болгарское вино – страшная кислятина, называлось «Тырново»). Тут я дрался с Мишкой Шабадом. Тут мы целовались с Зойкой Зориной, Гошиной соседкой со второго этажа.
– Как револьвер, освоил? – спросил Терлецкий. – Не стрелял ещё?
Я отрицательно помотал головой.
– Это хорошо. Янкины горлохваты, скорей всего, масть не держат – бывшая ментура или гэбня мелкотравчатая. Они все сейчас вохрой служат. Но времена нынче мутные, борзые времена… Каждый баклан под делового косит. Так что я бы на рожон не стал лезть. Тем более с волыной. Вагранку прокрути, чтоб без несчастья, понял?
Я не понял, но кивнул.
– А вот Бунич… – Терлецкий сплюнул под ноги. – Это, братишка, вассер конкретный.
– В смысле?
– В смысле надо драпать. Без вариантов. Надо тикать однозначно.
– Но…
– Без «но». Этот Бунич – типичный штымп. Но он работает с очень неприятными гражданами. Ореховская группировка. Пацаны держат половину рынков и аэропортов Москвы. К тому же Бунич – депутат. И, судя по всему, редкая сволочь: утверждать не могу, но, похоже, год назад Бунич укатал своего компаньона.
Только сейчас я заметил, насколько высокими стали тополя в сквере. Раньше макушки едва до третьего этажа доставали.
– Помнишь, как нас патруль забрал, когда мы пух поджигали? – Я засмеялся. – Как порох горел – красотища! Помнишь?
– Это Зойкина бабка ментов вызвала – вот грымза!
– А Зойка тут?
– Зойка в Дюсселе. Год назад свалила. По еврейской линии – бундеса евреев стали принимать, вот она и…
Гоша сделал плавный жест ладонью и присвистнул.
– Она ж не еврейка…
– Ну а это тут при чём?
По набережной проплывали редкие автомобили. Вечером ловить тачку здесь дохлый номер. Можно час проторчать. Мы с Гошей всегда к Таганке шли на стоянку такси.
– Ну и лето… – Я подул в сложенные ковшиком ладони. – Гляди, пар изо рта.
– Я не очень понимаю, зачем ты просил совета, если не собираешься поступать, как тебе говорят?
– Ну ты что? Не могу же я её бросить?
– Не ори. Она чужая баба. Жена другого мужика. Вредного к тому же, понимаешь? И опасного. Ты путешествуешь по территории, где людям запросто отрывают яйца. Или голову. Тебе, скорее всего, грозит и то, и другое. Поверь мне, в этой ситуации у тебя ноль шансов выиграть. Только слинять.
После недавнего ливня пахло летней травой, совсем как на даче. От Москвы-реки тянуло тиной. К деревенскому духу примешивалась неизбежная московская вонь – бензин, гарь и ещё что-то наше, таганское.
– Короче так, моё дело предложить, твоё…
– Отказаться, – закончил я.
– Нет, сказать спасибо. – Терлецкий ткнул меня в бок и хлопнул в ладоши. – У меня есть хата, как раз для таких раскладов, однушка на Хохловке. Это за Птичьим рынком. Адрес запомнишь – один-два-три-четыре. Улица Нижегородская, дом двенадцать, корпус три, квартира четыре. Первый этаж. В случае чего можно через лоджию уйти. Ключ там.
– Под ковриком?
– Нет. Под номером на двери. Возьмёшь копеечку, открутишь винтик и найдёшь ключик.
– Спасибо, Папа Карло!
– У тебя как с бабками, какова текущая финансовая ситуация?
– По нулям. Яна всю наличность выгребла.
– Молодец девка! Молодец! Надо-надо вас кобелей учить – крапивой и по голой жопе! – Терлецкий засмеялся. – Завтра днём зайдёшь, после двенадцати. Мне с утра должны башли подтянуть. Мы тут одного залётного лаврушника на двадцать косарей победили. Штук пять хватит?
– Много даже.
– В твоей ситуации жизнь может быть полна сюрпризов и непредвиденных расходов. Поверь мне. Проверено на личном опыте.
26
Теперь я точно знаю, какой день останется в моей памяти до гробовой доски.
По законам жанра день этот начался радостно и невинно – с голубого неба и летнего солнца. Я проснулся около десяти, вчерашний разговор с Терлецким если и не решил всех напастей, то, по крайней мере, успокоил меня. Стараясь не расплескать внезапного умиротворения, я выпил стакан холодного кефира, залез под душ, потом неспешно и обстоятельно побрился. Боясь нарваться на новости, радио включать не стал. Из шкафа достал запакованную в целлофан белую рубашку. Мне всегда было любопытно, какая монашка-иезуитка, движимая ненавистью к мужской половине человечества, придумала эдаким макаром упаковывать наши рубашки: картонные и целлулоидные прокладки под воротник и манжеты, пластиковые скрепки, дюжина булавок – ни один мужик до такого изощрённого издевательства просто не додумался бы.
Звонкий, бодрый и свежий я вышел на набережную Москвы реки. До Гончарной было восемь минут быстрым шагом. Или один прогон между автобусными остановками восьмого маршрута. Часы показывали без пяти двенадцать. С речного трамвайчика долетала задорная итальянская песня «Феличита». У арки на лавке перед винным млели медноликие алкаши.
Прошёл мимо дома, где на чьём-то дне рождения классе в пятом меня поцеловала взасос Олька Глебова. Так меня целовали впервые, к тому же Олька была родственницей актёра Глебова и входила в тройку главных красавиц класса.
Дальше шли бараки ткацкой фабрики. Пара двухэтажных зданий со слепыми окнами, заляпанными сухой грязью. Окна первого этажа до самых форточек вросли в асфальт тротуара, казалось, будто здание присело на
