Снежная пантера - Сильвен Тессон

Мы, восемь миллиардов человеческих существ, страстно покоряем природу в своем начале XXI века. Мы вычищаем землю, окисляем воду, отравляем воздух. Доклад Британского зоологического общества утверждал, что за пять десятилетий исчезли 60 % диких видов. Мир отступает, жизнь уходит, боги скрываются. Человеческая раса чувствует себя хорошо. Она устраивает ад по своим правилам, готовится преодолеть границу в десять миллиардов человек. Самые оптимистичные радуются, что на земном шаре, возможно, будет жить четырнадцать миллиардов людей. Если считать, что жизнь сводится к удовлетворению биологических потребностей ради воспроизводства вида, то перспектива обнадеживающая: можно совокупляться в бетонных коробках с подключением к вайфай и есть насекомых. Но если в течение путешествия по Земле нам требуется своя доля красоты, если жизнь — партия, разыгрываемая в волшебном саду, — тогда исчезновение животных становится катастрофической новостью. Наихудшей из всех. Но она принимается равнодушно. Железнодорожник защищает железнодорожника. Человек занимается людьми. Гуманизм — такая же синдикалистская ограниченность, как всякая другая.

Деградация мира всегда сопровождалась остервенелой надеждой на лучшее будущее. Чем больше реальность приходила в упадок, тем громче звучали мессианские проклятия. Постепенное забвение прошлого вместе с растущим упованием на будущее прямо пропорционально уничтожению живого. «Завтра будет лучше, чем вчера», — отвратительный лозунг нового времени. Политики обещают реформы («Перемены», — визжат они!), верующие ждут вечной жизни, лаборанты из Силиконовой долины объявляют о появлении расширенной версии человека. Словом, нужно потерпеть, ожидается ослепительное завтра. Один и тот же надоевший припев: «Мир создан наспех, позаботимся об улучшении!» У врат надежды — всегда толпа: ученые, политики и люди доброй воли. Но совсем немного людей собирается, чтобы сохранить то, что нам уже дано.

Тут трибун с баррикад звал к Революции, и его воинство неистовствовало с лопатами наперевес… Там пророк вещал о потустороннем мире, и его паства простирается ниц, веря обещаниям… Тут Фоламур-2 (Стрейнджлав, герой Кубрика) творит постчеловеческую мутацию, и его клиенты поклоняются технологическим фетишам. Люди сидят на морских ежах. Условия жизни им сносны, они ждут благодеяний за ее пределами, но не ведают, как их получить. Ценить то, что уже есть, труднее, чем грезить о луне на небе.

Все три способа: революционная вера, мессианская надежда, технологическое переустройство — прячут за лозунгом спасения глубокое равнодушие к настоящему. И даже хуже! Они избавляли и избавляют нас от достойного поведения здесь и сейчас, позволили не заботиться о том, что у нас еще есть.

А тем временем ледники таят, пластик заполоняет мир, животные гибнут.

«Придумывать другой мир — значит полагать, что наш лишен какого бы то ни было смысла»[10]. Этот реактивный снаряд Ницше красуется на видном месте в моем блокноте. Я мог бы выгравировать эту фразу у входа в нашу пещеру. Девиз тибетских долин.

Нас немало — в пещерах и в городах, кто не хочет разрастания огромного мира, кому нужен мир, справедливо разделенный на части, где каждая славна своей собственной красотой. Гора и небо, сумасшедшее от света, бег облаков и остановившийся як. Все на своих местах, всего достаточно. Если чего-то не видно, оно может появиться. А если не появляется, значит — хорошо спряталось.

Вот оно — языческое удовлетворение, языческое довольствование, древняя песнь.

— Лео! — сказал я. — Я изложу кредо, — сказал я.

— Слушаю, — вежливо отвечал он.

— Уважать то, что перед нами. Ничего не ждать. Крепко помнить. Воздерживаться от надежд, витающих над руинами. Пользоваться тем, что дано. Узнавать символы и верить в поэзию более прочную, чем вера. Довольствоваться миром. Бороться, чтобы он сохранялся.

Лео внимательно рассматривал гору в объектив. Он был слишком сосредоточен, чтобы на самом деле внимательно слушать меня. Это давало преимущество — можно было продолжать разглагольствовать…

— Поборники надежды зовут «смирением» наше довольствование тем, что есть. Но они ошибаются. Это любовь.

Наш восторг и ее равнодушие встретились лицом к лицу. Мюнье увидел пантеру сразу. Она устроилась на другом склоне в трехстах метрах к востоку на одной с нами высоте. Появилась около десяти часов. Пантера дремала на каменной глыбе, поднимала голову, бросала взгляд на яков. Может, проверяла, не набросились ли на добычу стервятники? Вытягивала голову к небу и снова опускала ее, пряталась в меха. Пантера дремала весь день. До нее было очень далеко, и мы могли говорить громко, зажигать сигареты, включать нагреватели… Потянуть супчик в этом морозильнике было все же совсем неплохо… Каждые две минуты я подползал к треноге, приклеивал глаз к окуляру, чтобы посмотреть на ее точеное лицо и свернувшееся в собственном тепле тело. Это зрелище — электрошок. Взрывается ощущение блаженства. Так воздействует только удостоверяемая глазом реальность. В то утро пантера была не мифом, не предметом пари Паскаля. Она здесь. Она высшее проявление реальности.

Пантера не возвратилась к своей добыче. День проходил. Траурная служба некрофагов (стервятники, бородачи, вороны) патрулировала, но не вмешивались. Мюнье говорил по рации: «Крохаль на западе, красноклювые клушицы над аркой». Везде, куда падал его взгляд, он видел животных или догадывался об их присутствии. Это напоминало то, как изысканный знаток архитектуры на обычной прогулке показывает вам классическую колонну, барочный фронтон, неоготическое украшение лан. У Мюнье особая география, его дар позволяет путешествовать по земле неизменно прекрасной, безгранично щедрой, трепещущей разнообразной жизнью… Обо всем этом и не подозревает взгляд профана. Мне понятно, почему мой товарищ живет в Вогезах обособленно. О чем беседовать с ближними человеку, который замечает, как хищные птицы пикируют на невозмутимые стада, и знает, по какому случаю над местом кружат вороны? Вот книги могли трогать его. «В семнадцать лет я ушел из школы, — сказал он мне, — чтобы войти в лес. С тех пор я не открывал школьного учебника. Но я прочитал всего Жионо».

Наступил вечер, и пантера ушла. Она поднялась, стекла за глыбу и исчезла. Мы провели вторую ночь в пещере, надеясь на ее возвращение. Утром пантеры не было около скелета, туша яка долго сохранялась на холоде, прежде чем клювы, челюсти и клыки не изорвали ее в клочья. Его плоть стала частью других живых существ, чтобы затем стать пищей для других охотников. Умирать — значит переходить в другое состояние.