Пополам - Маша Трауб
В Антоне обнаружилось то, чего совсем не было во мне, – нежность и безусловная доброта. Он умел любить абсолютно, всем сердцем. Возможно, он перенял это от моих предков, не знаю. Но точно не от Ани и не от тещи. Те так любить не умели. Или это было только его качество – удивительное, восхищавшее меня. Я видел, как он привязан к сестре. Чувство, которое не поддается разуму. Оно изнутри, из души. Ты любишь не потому, что должен или обязан, а потому, что не можешь иначе. У меня такого не было ни разу. Ни к кому. В Антоне оказался такой запас любви, которого хватало на всех нас. Но именно Юлька стала для него всем.
Я надеялся, что все может измениться. Много лет. Терпел. Частный врач говорила, что материнский инстинкт не включается сразу, автоматически после рождения ребенка. Иногда требуется время. Каждой матери – свое. Возможно, Анне нужно дать чуть больше. Я ждал, но она не изменилась. Если раньше винила себя, что родила недостаточно сильного и здорового сына, то после рождения дочери считала себя виноватой, что та слишком энергичная, здоровая и активная. Становилось все хуже – Юлька вела себя как заправский хулиган. Я ею гордился, не переставая удивляться. Но моя жена страдала. Наверное, Аня мечтала родить мальчика – сильного, похожего на меня, и девочку – нежную, слабую. А получилось наоборот. Не знаю, что творилось в голове у моей жены. Если честно, мне казалось, что она вообще не хотела иметь детей. Оба ребенка не были для нее долгожданными и желанными. Скорее побочный эффект нашего брака.
После рождения дочери мы с женой больше ни разу не были вместе. Ни у нее, ни у меня не возникало желания. Разговор о разводе завела она, не я.
– Давай разведемся, – предложила однажды Аня.
Я хотел поговорить, рассказать ей, что не важно, какой сын и какая дочь, главное, что они есть. Сказать, как я счастлив, что она подарила мне прекрасных детей. Но Аня ушла. Это она подала на развод. Я бы никогда на это не пошел. То, что происходило дальше, было не моим выбором, а жены. Мне пришлось защищаться.
Интересно, она когда-нибудь признается Антону, что идея разделить детей принадлежала не мне, а ей? Я соглашался на все ее требования, хотя понимал, что это говорит ее болезнь. Она каждый день хотела то одно, то другое. Почему решила разделить детей? Не знаю. Даже в детском доме существовало правило – братьев и сестер не разлучали. Не отправляли в разные детские дома и разные семьи. Если семья хотела усыновить мальчика, а у него была сестра, берите обоих, иначе никак.
У меня был сосед по койке в детском доме – Костян. Его сестру, Соньку, невероятно привлекательную девчушку – голубые глаза, блондинка, вьющиеся волосы – все хотели удочерить. Чуть ли не очередь на нее стояла. Сонька умела понравиться. Она так улыбалась, как никто… Но все заканчивалось, когда потенциальные опекуны или приемные родители узнавали, что у Соньки есть старший брат – Костян. И Соньку можно забрать только в комплекте с Костяном, который не был ни милым, ни привлекательным, ни блондином: вывернутые, будто наизнанку, уши – такая необычная форма, – копна черных курчавых волос и странный разрез глаз. Узкоглазый, как говорили воспитатели. У Соньки и Костяна были разные отцы. Впрочем, в их свидетельствах о рождении в графе «отец» тоже стояли жирные прочерки, так что по закону они считались родными. Костян не собирался очаровывать приемных родителей – он в них не верил. Соньку опять не удочеряли. Из-за него. Она плакала и винила во всем брата. Кричала, что лучше бы его не было. Костян терпел. После каждого отказа шел на кладбище. Однажды позвал и меня.
– Зачем? – спросил я.
– Конфет пожрем, водки выпьем, – ответил он.
Костян был старше меня на год, а казалось, что лет на десять. Они с Сонькой жили в детском доме чуть ли не с рождения, так что я оставался невинным младенцем – ничего не знал о том, как устроена система казенных домов для детей. Что можно, а что нельзя.
Кладбище находилось буквально через забор от детского дома.
– Как мы выйдем? – спросил я.
Костян заржал. Тогда я впервые понял, что кладбище только для одних смерть, а для других – жизнь.
Мы вышли через ворота, которые не были закрыты, хотя считалось, что их каждый вечер запирает Сан Саныч.
– Здрасте, Сан Саныч, мы ненадолго, – сказал охраннику Костян. Тот кивнул.
– Надо будет водки ему принести, – объяснил Костян.
На кладбище уже собрались старшие мальчишки из детского дома, да и деревенские кучковались. Детдомовские охраняли могилы, где недавно прошли поминки – девять дней, сорок. Там всегда были водка и конфеты. Свежие. В конфетах, полежавших даже недолго, заводятся муравьи. Костян слил водку в пластиковую бутылку для Сан Саныча, положил в карман несколько карамелек.
– Выпей! – Костян протянул мне стакан, который взял с могилы. Я сделал несколько глотков, и меня тут же стошнило. – Не на могилу же! Отойди! Блюй подальше! – закричал Костян.
Я не понимал, как можно разделить Антона с Юлькой. Но на этом настаивала Аня. В суде я выглядел монстром. У меня все – квартира, бизнес, у моей жены – ничего. Она просила лишь оставить с ней дочь. Умоляла, плакала, очень убедительно выглядела жертвой домашнего насилия, абьюза и всего прочего. Судья, по виду ненамного старше моей жены, смотрела так, будто я заслуживаю пожизненного срока. Возможно, у нее были личные обстоятельства, мешавшие рассуждать здраво. Она была предвзята с самого начала.
– Зачем тебе это все? – спросил я жену после очередного заседания.
– Чтобы тебе было больно так же, как мне, – ответила спокойно Аня.
– Сейчас ты делаешь больно нашим детям, – заметил я.
– Они переживут, – отмахнулась она. – Зато будут знать.
– Что знать? – спросил я.
– Что жизнь – это несправедливость.
– Ты делаешь большую ошибку.
– Да, я всегда делала ошибки. И главные из них, что вышла за тебя замуж и родила детей.
– За что ты меня так ненавидишь? – спросил я.
Аня не ответила.
– Пожалуйста, пусть и Антон, и Юлька будут с тобой, – попросил я.
– Чтобы ты наслаждался свободной жизнью? А я возилась с детьми? Нет уж. Не так уж просто будет найти женщину, которая согласится воспитывать чужого ребенка. Так что тебе придется постараться найти Антону мачеху, –
