Демонтаж - Арен Владимирович Ванян
Иногда доносился шум автомобилей и редкие лучи фар заглядывали за откос. Рубо откинулся на спинку и усталым взглядом окинул еле видимую в темноте Нину. Затем вытер тряпкой брюки. Вспомнил, как внезапно представил на месте Нины Седу. Это было странно. Но желание тут же охватило его сильнее. А Нина все еще держала на коленях сумочку и комкала голубой платок. Затем быстро открыла дверь и выбросила платок. Рубо взялся за руль. «Поехали?» – спросил он и завел автомобиль. Он уже раздумывал, где ему подстеречь типа из мэрии, накануне натравившего на него бездомных собак. Как вдруг до его сознания дошел внезапный вопрос Нины. Это были слова, которые он меньше всего готов был сейчас услышать. Нина спрашивала, любит ли он ее. Пальцы забарабанили по рулю. Он проклинал себя за затею с поездкой. Слишком поддался желанию. Но деваться было некуда. Набрав воздуха, он ровно, буднично ответил: «Конечно я люблю тебя». И, сворачивая обратно на трассу, повторил: «Конечно люблю».
Был унылый дождливый вечер раннего сентября. Рубо шагал в резиновых сапогах вдоль недавно выросших бетонных стен будущего элитного здания. Он был погружен в себя, только иногда отвлекался на крики митингующих. Как и обещал человек из мэрии, их стройке угрожала «неравнодушная общественность». Группа из десяти человек, сопровождаемая парой милиционеров, стояла возле пропускного пункта. Лидер митингующих, привлекая внимание собравшихся журналистов, выкрикивал в мегафон лозунги о беззаконии и неуважении к истории и культуре. Рубо остановился под навесом. Ухмылка не сходила с его лица, пока он не увидел, как мимо митингующих через шлагбаум пропускного пункта прошла Нина. В пальто и шляпке, с белым зонтом.
«Я отпросилась с работы», – торжественно начала она, но Рубо перебил ее: «Что ты здесь делаешь?» Нина замерла, ухватившись за рукоятку зонта. Рубо сжал кулаки и попросил ее подождать в кафе «Урарту». «Я скоро подойду», – пробурчал он. Нина молча пошла обратно за шлагбаум. В кафе она поискала глазами свободный столик и села у окна. Через десять минут вошел Рубо. Сбросил с плеч мокрую куртку, откашлялся, поздоровался за руку с официантом, заказал сурдж и сел перед ней. «Так что случилось?» – спросил он будничным тоном. «Тебе неприятно, что я захотела встретиться с тобой?» – «Нет. Конечно нет». – «Тебе неприятно, что я пришла к тебе на работу?» – «Вот это может быть». – «Почему?» – «Потому что это работа, – ответил Рубо. – Я занят». Им принесли две чашки сурджа. Рубо спросил, голодна ли она. Нина ответила, что нет, кофе хватит. Рубо сделал глоток. Нина уставилась в одну точку. Из колонок лился рабис. За соседним столом чиновник со священником решали вопросы. За другим сидел однорукий офицер и пил коньяк. Рубо поглядел в окно на ереванцев, бегущих под дождем. Подумал, что просто наблюдать за людьми приятнее, чем говорить с ними. Он обратился к Нине, все еще сидящей с отсутствующим взглядом. «Ты сама не своя. Тебя что-то мучает?» Нина поджала губы и сделала глоток из чашки. «Ты не показывался у нас целый месяц», – произнесла она. Рубо нахмурился. «Если я в чем-то провинилась, – продолжила Нина, – то, пожалуйста, скажи в чем». Рубо затосковал. «Я не могу больше так продолжать, – сказала она с горечью. – Я больше не могу». – «Что ты не можешь?» – «Я боюсь». – «Чего?» – «Я не уверена». – «В чем не уверена?» – настойчивее спросил Рубо. Нина потянулась через столик и шепнула ему на ухо. Лицо Рубо застыло. Словно прямо сейчас ему довелось ощутить веяние смерти; время исчезло, осталось только абсурдное присутствие его тела в пространстве; мир сделался призрачным и смешным. Он был готов разразиться смехом, плечи затряслись. «Ты смеешься?» – непонимающе спросила Нина. Рубо замотал головой и показал рукой, что все нормально. Он унял смех и погладил ее лицо, виски, волосы. «Хорошо, что ты мне сказала», – проговорил он. «Точно?» – «Да. Мне важно это знать». – «Я еще ни в чем не уверена». – «Я понимаю», – сказал он, еще раз погладив ее, и отвернулся. Поглядел на официантов, сновавших от столика к столику, вспомнил горожан, спасающихся от дождя за окном, силой воли подавил вновь нараставшую истерику – и поднялся. «Сейчас вернусь», – бросил он, шагая к уборной.
Нина прождала полчаса, прежде чем осознала неладное и почувствовала, как дрожат руки. Подозвала официанта и, подавив смущение, спросила, есть ли кто в мужской комнате. Официант удивленно ответил, что может проверить. «Проверьте, пожалуйста». Официант отошел, через пару минут вернулся и ответил, что в уборной никого нет. «Ни в одной из комнат?» – «Ни в одной». Нина вежливо улыбнулась. «Принесите тогда счет». Она расплатилась и вышла из кафе. Утратив надежду, она оглядывалась по сторонам. Улицы, люди, лица – все показалось ей чужим и лишним, и она сама казалась себе чужой и лишней.
Она обхватила живот руками и медленно побрела к дому.
4
Седа и дети позавтракали и собирались выходить. Сако удивился спортивной сумке Амбо и спросил, куда они идут. Седа объяснила, что после занятий поведет Амбо в недавно открывшуюся теннисную школу. «Когда это ты записался на теннис?» – спросил Сако сына. «Я не записывался, – ответил он. – Меня записали». – «С каких пор у нас возобновился принудительный труд?» – вскинул брови Сако. «Разве тебе не нравится? – обратилась Седа к сыну, поправляя воротник его джемпера. – У вас же такая красивая форма». Амбо угрюмо промолчал. «Нина ушла уже?» – спросил Сако. «Да, – ответила Седа. – А ты идешь сегодня в офис?» – «Да». – «И сегодня они скажут окончательно, приступаете к работе или нет?» – «Да», – повторил Сако, почесал затылок и ушел на кухню готовить завтрак. Седа проводила его задумчивым взглядом, словно хотела, но не решалась в чем-то признаться. Ночью она заметила свет в гостиной, где спала Нина, подошла, осторожно ступая, к дверям, но ничего толком не рассмотрела и не расслышала. Она только догадалась, что Нина зажгла свечу и не спит. Но зачем, для чего? Утром она снова вошла в гостиную и нашла у дивана сборник Чехова, с письмом Рубо в качестве закладки. Корявые буквы расплылись – Нина всплакнула ночью над письмом. Седе сперва стало жалко ее, но потом она разозлилась: на себя, что заварила эту кашу, и на Нину, что оказалась столь доверчива. Стало противно. Она тотчас поставила диагноз: «Бульварное умопомешательство. Госпожа Бовари армянского разлива». Ей хотелось снять с себя ответственность. Она вернула письмо в книгу и с озабоченным лицом вышла из гостиной. Рассказать Сако или нет? Она не решалась. Этим нерешительным взглядом она и проводила его, когда он отправился на кухню. «Мы пошли», – сказала Седа. «Хорошо, – ответил Сако, не глядя. – Удачного вам дня».
Он позавтракал хлебом с маслом, сонно глядя перед собой, и закрылся в спальне с чашкой сурджа. Отворил форточку и выкурил ритуальную сигарету, добавляя табачный оттенок ко вкусу крепкого кофе. Мысли вернулись к Нине. Ее упорное молчание накануне, ее стеклянный взгляд. Рубо не показывался у них уже пару месяцев, с поездки на Севан. Сако не знал, в чем дело. Может, они с Ниной как-то неудачно поговорили, а может, поняли, что не подходят друг другу. Никто ничего не рассказывал. Рубо тоже внезапно отстранился. А в начале сентября и вовсе пропал: на работе его не видели уже недели три. Он и раньше исчезал, но никогда на такой долгий срок. Недавно Сако подбросила до дома на машине Каринэ, секретарша Камо, и Сако поделился, что Рубо давно не видно и никто из рабочих не знает, где он. «Он в командировке», – ответила Каринэ, не отводя взгляда от дороги. «Где?» – «Вот это не могу сказать». – «Может, ничего и не стряслось», – сказал Сако. «А должно было?» – «Не знаю. Беспокоюсь». – «Спроси у Камо», – посоветовала Каринэ. «Камо, как видишь, нечастый гость здесь. Особенно последнее время». – «Его можно понять. Эти сволочи облюбовали наше место». – «Думаешь, могут быть проблемы?» – «Понятия не имею». – «А Рубо не замешан в этом?» – «Не думаю». Они подъезжали к дому, когда Сако больше для себя, чем для нее повторил, что хотел бы знать, в чем дело, ведь они с Рубо друзья. Его охватывала тревога. Эта тревога усилилась, когда он заметил, что Нина изменилась: она сделалась замкнутой, неразговорчивой, иногда резкой; летом, когда Рубо долго не бывал у них, она оставалась прежней Ниной, мягкой, невозмутимой, ее будто не трогало отсутствие
