До встречи в книжном - Василий Ракша
Тварь, похожая на чернильное пятно, изгибала уродливое тело, его шесть длинных черных щупалец изворачивались и истекали слизью. С клыков на тротуар текла кипящая слюна, а единственный горящий пламенем глаз метался в глазнице. Из брюха монстра торчали… раструбы, как у граммофонов. Они исходили спазмами и издавали утробный рокот.
Появление монстра вызвало ожидаемый ажиотаж. Прохожие с криками начали разбегаться прочь, а констебль у своей тумбы выронил кружку с чаем. Шедший к станции трамвай остановился; перепуганные пассажиры прильнули к окнам.
Кто-то взбежал по лестнице на третий этаж «Переплета». Кто-то замер в нескольких шагах за спиной доктора, не в силах произнести ни слова.
– Джаспер, я же просил тебя ничего там не трогать, – проворчал доктор Доу, не оборачиваясь.
– Но мистер Рубич сказал, что граммофон проклят… Я просто хотел проверить… Я не думал, что, если запущу эту рухлядь, она превратится в монстра…
– Эх, Джаспер, – вздохнул доктор и повернулся к племяннику. – Кажется, теперь нам не остается ничего иного, кроме как поймать этого монстра, пока он не навредил кому-то.
– Да, дядюшка, – кивнул мальчик. – У нас нет выбора – кто остановит монстра, если не мы?!
Доктор наделил племянника осуждающим взглядом и направился к лестнице.
Джаспер самодовольно улыбнулся и ринулся следом за ним.
Василий Ракша. Пятно от кофе вместо названия
Она лежала одна. На скамейке рядом – никого. Между нами были каких-то пятьдесят метров, оконный проем, пара кустов сирени и моя долбаная нерешительность. Где-то вдалеке раскатился гулом гром, напоминая о том, что дождь может добраться до нас в любую минуту. Черт. Мне бы еще полчасика, собраться с мыслями, допить остывший кофе и выбрать, в конце концов, в чем выйти из дома. Но нетерпеливые тучи, готовые разлиться дождем, не оставляли шанса на долгие раздумья. Я не мог допустить того, чтобы она намокла. Знал бы, что приготовит мне этот день, – не вставал бы вовсе. Но теперь все. Куртка обняла плечи. Непривычно. Дверь податливо скрипнула, в нос ударил пыльный воздух подъезда – и я оказался за пределами квартиры, из которой не выходил 843 дня.
Только не надо округлять глаза. У меня были свои причины.
Да уж, представить, что мне придется выйти из своего мира именно в тот день, было попросту невозможно. Сами посудите: проснулся я, как обычно, рано, в 8:07. Уведомления уже включились, и телефон горел какими-то ненужными напоминаниями. У кого-то, мол, день рождения, к полудню привезут еду, вышли обновления приложений. Ничего особенного. Это был четверг, значит, до еженедельного субботнего разговора с тетей Леной еще оставалась уйма времени. Она поначалу пыталась звонить чаще и нарушать расписание. Но я просто не брал трубку. В субботу же, когда она приходила в разум и дозванивалась, она задавала самый нелепый вопрос на свете:
– Ванечка, я звонила, но тебя, видимо, не было дома, да?
Мда. Что тут скажешь? Если бы я и вышел из дома, то мобильный телефон наверняка бы прихватил с собой. Он же мобильный. Его можно положить в карман, теть Лен, он для этого и создан таким маленьким… Ладно. Я ей так не хамил. Просто проглатывал ее неуместные предположения и типа интересовался тем, как у нее дела. Это неминуемо открывало ящик Пандоры бесконечных рассказов о дачных урожаях, новостей из мира эстрады и рапортов, как растут рассада на подоконнике и моя двоюродная сестра Лиза. То она отрезала косу, то проколола нос. Это меня интересовало примерно так же, как способ размножения червей. Я терпеливо ждал, пока поток новостей иссякнет, и теть Лена переходила к сути:
– В понедельник курьер привезет пять банок огурцов, два компота и три конфитюра. Вишневого, твоего любимого.
«Нет, теть Лен, предыдущее еще не закончилось, можешь не присылать…» – зависало где-то в телефонных проводах, перебиваемое утверждением, что мне нужно хорошо питаться. Моя капитуляция звучала как глухое «угу», а во рту непроизвольно собиралась слюна, как только я представлял это сладкое вишневое варенье. И если соленья я еще ел, то конфитюр, будь он неладен, опротивел мне донельзя. От одного взгляда на него у любого могла случиться гипергликемическая кома. А косточки? На хрена вообще делать варенье с косточками? Великолепный способ самоубийства: есть вишневое варенье от тети Лены. Я честно съедал целую ложку, морщился, ставил в дальний угол холодильника, и за время, пока я забывал, насколько же он приторный, конфитюр успевал засахариться, заплесневеть, скиснуть… короче, успевал больше, чем многие из нас за целую жизнь.
Как хорошо, что банки теть Лена забирала обратно. Они круглые. И стеклянные. И в этом было их проклятие, их неудобство и вредительство. Все, что оставалось в моей квартире, я складывал максимально компактно. Любые картонные коробки, лотки от еды, да почти все что угодно составлялось друг в друга и не мешало ни взгляду, ни свободе моих передвижений. Книги опять же. Их было достаточно много, полки с ними потихоньку завоевывали все новые и новые стены. Но это меня не тревожило. Они были прямоугольными. Ровными. Аккуратными. А еще их можно было почитать. А вот банки… В общем, хорошо, что у нас с тетей Леной происходил обмен, иначе бы мне, наверно, пришлось вычеркнуть ее из жизни.
Итак, утро было самым что ни на есть ординарным. Я дошел до ванной, принял душ, зеркало, как всегда, запотело, и я привычным движением вытер полукруг на его поверхности от испарины. Мне бы очень хотелось, чтобы получающаяся арка напоминала мост, или радугу, или что еще она там может напоминать. Но в голову опять полезли навязчивые мысли о том дне. Дождь, дворники на ветровом стекле, удар… черт с ним, с этим прошлым, утро было обычное. Прогнав некстати подъехавшие воспоминания, я отбыл на кухню. Тостер выплюнул подгоревшие ломтики, кофеварка нацедила коричневой жижи. Все как всегда. Покончив с завтраком, я разместился на подоконнике. Здесь я проводил утро – читал, иногда дремал, но всегда просыпался к 11:00 и начинал ждать.
Не помню, честно говоря, когда точно я увидел того старикашку в первый раз. Но вот уже месяцев восемь ежедневно он приходил в этот сквер, присаживался на облезлую скамейку и доставал книгу. Он мне сразу показался странным, но я все не мог понять почему. И как исследователь, выдвинувший теорию, я стал искать способы доказать мое предположение. Интуитивно я понимал, – нет, знал! – что гипотеза верна. Старик не в себе. Мне пришлось усовершенствовать инвентарь: в подмогу старенькому охотничьему биноклю был заказан телескоп. С тех пор от моего взгляда не должна была ускользнуть ни единая деталь в предмете изучения. Очень быстро я понял, в чем дело. В книге.
Он читал одну и ту же книгу. Каждый день, без исключений. Старик читал, а я смотрел из окна. Сколько, считается, дней нужно для формирования новой привычки? Двадцать один? Дед стал не просто привычкой: он превратился в мою ежедневную рутину вместе со своей книжкой. Он приходил примерно в одно и то же время, а я уже сидел на подоконнике и ждал. Мне было любопытно. А вдруг не придет в среду или, скажем, в воскресенье? Мне кажется, что по воскресеньям все старые люди обязательно куда-то еще ходят. На почту там или в гости. Но мой поднадзорный был точен, как куранты. Он и книжка оказывались на скамейке под сиренью в любой день недели, в любую погоду. Одежда менялась, а книга нет. Старик садился на лавку, доставал бумажное издание и впивался взглядом в его содержимое. Ну а я – в телескоп. Единственное, что я мог разглядеть, – это цвет обложки. Надписи на ней были то ли выцветшие, то ли тисненые, но ни единая буква не давала себя прочитать. Только пятно на бледно-зеленом фоне, предположительно от кофе. Старик смеялся, плакал, вытирал нос и громко сморкался в клетчатый платок.
