Искусство наследования секретов - Барбара О'Нил
Люди жили и умирали в этой маленькой деревушке на протяжении многих сотен лет. И я внезапно окунулась в прошлое, поколение за поколением промелькнули перед глазами. И рука быстро заводила карандашом по бумаге, воссоздавая силуэты людей в разных нарядах, сообразно моде своего времени, двигавшихся вокруг и сквозь друг друга, ступавших по тем же улочкам и дорожкам. Тихую площадь вдруг наводнили их призраки, со своими историями и семейными преданиями. И я почувствовала странное умиротворение, словно и моя судьба была связана с их планидами какими-то тайными, мистическими узами.
Жизнь мне судила очутиться в этой деревне. И, наверное, лучшее, что я могла сделать, – это просто подождать, когда она мне явит, для чего.
Ранним утром во вторник, взяв с собой альбом с карандашами, я поднялась на холм к церкви. Утро, наконец, выдалось сухое и ясное. Косые лучи желтого светила, поднимавшегося на востоке, искрились над полями и покрывали глянцем траву на волнистой гряде. Поместье Розмер оставалось в тени, но я зарисовала его тоже. Линии получались дрожащими и прерывистыми, но рисование внушило мне то же спокойствие, что и всегда. Мне никогда не удавалось расслабиться и обрести душевное равновесие путем медитации в сидячей позе. А вот приготовление пищи, ходьба и работа над эскизами или этюдами приносили мне то самое ощущение, которое описывали люди, практиковавшие медитацию – чувство отрешенности, сосредоточенности на текущем моменте, безучастности ко всем назойливым, безумным голосам, наперебой пытающимся завладеть твоим вниманием.
Ночью мне по электронной почте пришло письмо от Нэнси. Ей поступило с десяток заявок на воскресный осмотр дома, и теперь нам нужно было только выбрать лучшее – по предлагаемой сумме. Просто поразительно, как много людей изъявили желание выложить за этот небольшой участок земли кругленькую сумму. А она превысила предсказанные Нэнси 3,5 миллиона долларов на триста тысяч! И даже после уплаты всех пошлин и налогов это был серьезный куш.
Сидя на низкой старинной стене и зарисовывая кладбище, я невольно поддалась противоречивым эмоциям, которые всколыхнула во мне потенциальная продажа дома. Мне никогда уже не удалось бы посидеть на маминой кухне. Но зато на моем банковском счету появилась бы нехилая сумма. И эти средства можно было вложить в Розмер, реши я его восстанавливать. Или в новую недвижимость в Сан-Франциско. Да во что угодно, на самом деле!
Единственное, что меня не привлекало – это покупка квартиры в Сан-Франциско вместе с Грантом. Год или два назад такой шанс показался бы мне лучшим подарком Вселенной. Мы были счастливы.
Но на поверку оказалось, что не были.
На обратном пути в гостиницу, я заглянула в офис Хавера.
– Доброе утро! – поприветствовала меня та же самая секретарша. – Я как раз собиралась вам позвонить. Сообщить, что все готово. Вот, – передала она мне очень пухлый конверт. – Там все, что вы просили. Если у вас возникнут вопросы и потребуется что-то уточнить, просто позвоните нам.
Миссис Уэллс сцепила на столе руки, и я поняла, что она была намного старше Хавера.
– Благодарю вас, – сказала я, не открывая пакет. – Скажите, вы работали секретаршей и у предыдущего мистера Хавера?
– Да, почти сорок лет.
– Значит, вы здесь были, когда все покинули Розмер. Или что там с ними произошло. Верно?
– Все это очень прискорбно, леди Шоу.
– Гм-м. Мне просто хочется все разложить по полочкам в голове. Моя бабушка умерла, так?
– Да. Это случилось в 1973-ем году, – миссис Уэллс, нахмурившись, запнулась: – Или в 74-ом.
Я родилась в 1978-ом, в Сан-Франциско; а маме нужно было время, чтобы эмигрировать, найти мужа, зачать и выносить меня.
– А кто стал графом после смерти Виолетты?
– Ее сын, конечно же. Роджер Шоу был четырнадцатым графом Розмерским.
– Это брат матери. Мой дядя.
– Да.
У секретарши зазвонил телефон: дзынь-дзынь! Дзынь-дзынь! И, подняв палец вверх, она призвала меня к молчанию.
Дождавшись, когда она переговорит с позвонившим и положит трубку на рычаг, я задала следующий вопрос:
– Куда уехал Роджер Шоу?
– В Индию, насколько мне известно… мы именно туда переводили деньги. Но теперь и он исчез.
– Исчез?
– Никто не снимает деньги с его счета довольно долго.
– Индия… А почему он уехал именно туда?
– Откуда мне знать? Он там родился, а некоторые люди… ну, они не в состоянии привыкнуть…
– Что вы имеете в виду?
Телефон снова зазвонил.
– Прошу прощения, леди Шоу, – сказала миссис Уэллс. – Но телефон все время звонит. Почему бы вам не прочитать эти материалы, а потом мы могли бы продолжить беседу, – и, не дав мне шанса ответить, секретарша сняла трубку.
Отвергнутая, я направилась к выходу.
Вернувшись в гостиничный номер, я обнаружила на своей аккуратно заправленной кровати посылку. В коробке оказалась целая стопка маминых альбомов. К посылке прилагалась записка от ее менеджера, Мадлен Рид:
«Таких коробок много. Я попыталась найти, по вашей просьбе, самые ранние работы Каролины, но рисунки не датированы. Я судила по стилю и проработанности изображений. Те, что я отобрала и посылаю Вам, выдают еще не умудренную опытом руку молодого художника. Но они все равно очень ценные. Уточните, что вам нужно. С уважением, Мадлен».
Альбомы были разного размера и форм. Тот, что лежал сверху, был квадратным, десять на десять дюймов. Я отвернула коричневую картонную обложку и увидела маму в линиях птицы, нарисованной черным карандашом. С распростертыми крыльями, она словно готовилась слететь со страницы. Да, Мадлен была права. В этом рисунке не было той утонченности и своеобразия, что отличали поздние мамины работы. Но в нем все равно сквозила уверенность – и в формах крыльев, и в изогнутой линии клюва, и в наклоне головы.
Это, несомненно, была рука мамы. «Интересно, сколько ей было лет, когда она его нарисовала?» – подумала я, представив, как она сидит в лесу, прислонившись спиной к стволу дерева, и делает набросок. Мне захотелось перенестись
