48 минут, чтобы забыть. Фантом - Виктория Юрьевна Побединская
Он заглянул мне в глаза своими невинными, как у брошенного щенка, и чувство вины тут же вспыхнуло внутри, огнем пробежав по нервам.
Прости, что приходится оставить тебя.
Прости.
Прости.
Ник смотрел на меня, не ожидая ответа, а потом подошел к столу, взял в руки перчатки и положил их сверху на сумку.
— Это же счастливые, — объяснил он и медленно развернулся, чтобы уйти.
Боже…
Дети определенно понимают больше, чем мы, идиоты взрослые.
На секунду я обреченно прикрыл глаза, чувствуя, как в них остро режет. Потому что Ник — последнее светлое, что у меня осталось. Причина, которая, как плот, все еще держала меня на плаву среди океана проблем.
Отодвинувшись к стенке, я надавил на переносицу и крикнул:
— Топай сюда. Только подушку свою захвати.
Глава 5. Рейвен
Театр ночью — непроходимый лабиринт. А без фонаря еще и травмоопасный. Ступать приходится осторожно, чтобы не провалиться в щель или не пораниться о валяющиеся вокруг обломки стекла и мусора. Здесь нет ни нормальной уборной, ни кухни, ни даже подобия спальни. Стены от пола до потолка в трещинах и сколах, а проходы завалены сломанными стульями, театральным реквизитом, мусором и пылью. Со стороны это место похоже на огромный шкаф, в который запихали ненужный хлам. Так, что кажется, откроешь двери, и он с грохотом на тебя повалится.
Осторожно переступая через гипсовый бюст не то Шекспира не то Медузы-Горгоны, я втискиваюсь в узкий проход, хватаюсь за стену, чтобы устоять на ногах, и оглядываюсь. Комната похожа на репетиционный зал, потому что одну стену занимает большое зеркало, местами разбитое. В центре на полу — почерневшая печка на дровах, в которой уже горит огонь, и два матраса. Сосредоточенно глядя перед собой, Шон достает из сумки мужскую футболку и запихивает туда собственную куртку, сооружая подобие подушки.
Что-то внутри подсказывает, что от одной лишь мысли о подобной ночевке прежняя Виола грохнулась бы в обморок, но сейчас, когда меня трясет от холода, тошнит от того, что сутки во рту не было ни крошки, а усталость едва не сбивает с ног, становится настолько все равно, что как только я опускаюсь на постель, сразу засыпаю. Прежде, чем разрешаю себе подумать, насколько грязное надо мной одеяло.
Первое, что я вижу, открыв глаза, — гипсовые изгибы лепнины. Она заполняет весь потолок, изгибаясь в причудливых узорах. Местами совсем целых, местами расколотых паутинами серых трещин. Лепесток штукатурки отстаёт от потолка, видимо, решив, что он лист, оторвавшийся от дерева, и медленно кружась в воздухе, опускается мне на голову. Я сметаю его ладонью.
— Короли и Восьмерки! — восклицает незнакомый женский голос.
— Да быть этого не может!
Я поворачиваюсь и вижу копну торчащих к верху белых волос. Арт сидит на широком подоконнике, одну ногу согнув в колене, а вторую свесив вниз. Длинные пальцы сжимают карточный веер.
На другом конце импровизированной скамьи сидит девушка. И я понимаю, это Рейвен.
Вьющиеся волосы цвета крепкого кофе едва достают до острых плеч. Рубашка на них мужская. Волнами собирается на спине, слегка выбиваясь из-под ремня на брюках. На ее ногах тяжелые ботинки, как у парней. Только совсем маленькие. Как и их хозяйка. И кажется, будто я уже видела ее где-то, только не помню где. А может, с кем-то путаю.
— Смирись уже и займись делом. Принеси обществу пользу, — раздается голос Шона. Пустота зала эхом отражает его низкий тембр. Я поднимаюсь, опираясь на локоть, чтобы увидеть, где он.
Сидя у противоположной стены, ровными и отточенными движениями Шон чистит оружие, раскладывая детали в ряд на одинаковом расстоянии друг от друга, словно пасьянс.
— Учитывая, что Ник разгреб гараж до нашего приезда, осталось вычистить не так много комнат, — продолжает он. — Только время зря убиваете. К тому же неспроста твоей партнерше так везёт…
Незнакомка глухо фыркает:
— А ты, оказывается, говорить умеешь. — Она поднимает взгляд и, ухмыляясь, сгребает с подоконника колоду. — Я уж подумала, что картонный. Как те парни из каталога Аберкромби.
Шон хмурится, едва поворачивая гладкий подбородок в крошечных порезах от бритья в ее сторону. Меня так и подмывает спросить, чем он умудрился побриться.
— Эй! — взмахивает руками Арт. — Моих друзей не обижать! Не подкалывать и не смеяться. Здесь это позволено только мне.
— Ты о том, что я назвала его картонным? — Рей по примеру Шона тоже принимается за пасьянс. Карты рядами ложатся на белый подоконник, и каждый следующий удар рубашки о бетон сопровождается резким шлепком. — Так он и сам об этом знает, поверь.
— Вообще-то у меня имя есть, — обиженно говорит Шон.
— Я помню, Рид, прекрасно помню, — отвечает Рэйвен. — Вопрос только в том, помнишь ли ты мое?
Она выпрямляется, подняв взгляд. Арт замирает, словно сурикат, готовый впитывать каждое слово, но Шон не отвечает. Тянется к вороту и застегивает верхнюю пуговицу. Все это мелочи, но именно из них состоит тот самый Шон, которого я знаю. И в данную минуту он ото всех закрывается.
Только сейчас я замечаю, что Джесс тоже здесь, но в разговоре не участвует. Сидит, прислонившись спиной к стене, и глядит в потолок, как будто его там что-то притягивает. Я неосознанно поднимаю взгляд, но кроме потрескавшейся штукатурки ничего интересного не вижу. Его китель небрежно валяется рядом, словно что-то ненужное, а верхняя пуговица рубашки расстёгнута.
— Джесс, — осторожно зову я, и он поворачивает в мою сторону голову. Свой вопрос я не озвучиваю в детской надежде, пока плохое не сказано вслух, оно не случится, и Джесс неожиданно меня понимает.
«Пока не очнулся», — качает он головой, а потом вытаскивает из кармана пачку сигарет и закуривает, чем сильно удивляет. Я думала, никто из парней вредных привычек не имеет. Тем более Джесс.
— Не думала, что ты куришь, — вторит моим мыслям Рэйвен.
Джесс непонимающе пожимает плечами:
— То есть?
— Не лезь к парню. Дай ему оплакать собственную жизнь, — переводит Артур и затягивает
