По краю мечты - Ольга Викторовна Иванчикова
– Да верь ты, никто не запрещает, – тяжело выдохнул он и закрыл глаза, – Но где бы ты сейчас была со своей верой, если бы в тот день ты не оказалась у меня? Вариантов три, всего три. Тебя догнали, и сейчас ты бы ублажала клиентов, стоя по вечерам в витрине публичного дома твоей родной тётки. Тебя не догнали, а ночью до смерти изнасиловали бы в какой-нибудь подворотне. И последний вариант, ты бы умерла в грязи от голода и холода.
Двейн открыл глаза и тряхнул её, сжав плечи:
– Ты понимаешь это? Маленькая наивная дурочка. Ответь мне. Ответь… И даже тогда, лёжа под каким-нибудь старым мужиком, ты тоже продолжала бы верить?
Сейчас он был противен сам себе, но она не оставляла ему выбора.
«Он прав, во всём прав». Но она не могла видеть его таким, злым, отчаявшимся и жестоким. Она одна знала, какой он на самом деле, добрый, чуткий, нежный, отзывчивый, любящий, жертвенный и бескорыстный. Ей так отчаянно хотелось, научить его жить нормально. Нет, она и сама этого не умела, хотела научиться жить нормально вместе. Но она не знала, как. Эбби запуталась и устала. От его жестоких слов и его правоты сейчас было так невыносимо больно. Она молча плакала.
И тут Вей обессиленно опустился перед ней на колени, обнял и глядя в глаза прошептал:
– Я умоляю тебя, останься со мной. Со мной таким, какой я есть. Я прошу тебя. Ты всё, что у меня есть…
Всю свою жизнь они оба выживали, но каждый по-своему, он, огрызаясь, сражаясь и цепляясь изо всех сил, а она жила своей упрямой верой в то, что всё можно изменить, что каждый достоин лучшего и счастья, и однажды всё изменится и наладится. И в этом была их личная сила, дававшая все эти годы возможность не сдаться и не умереть. Но сейчас судьба свела их вместе, дала почувствовать сладкий вкус близости, душевного тепла и сочувствия, вкус любви и такой возможной и манящей семейной жизни. Впервые в жизни обретя всё это, сейчас они оба принялись отчаянно защищать друг друга привычными им способами. Никто никогда не учил их, как нужно и можно жить, любить. Два маленьких брошенных ребёнка учились всему сами и выросли, вынеся из этого каждый свои уроки.
Видя сейчас его у своих ног, растерянного и молящего, она тихо и медленно умирала. Он прав, он во всём прав. И если бы не он судьба её была бы не завидной. И она уже была готова отказаться от своей упрямой веры в лучшее, признать, что эта жизнь всё-таки сломала её. Готова была выживать вместе с ним, только бы рядом с ним. Но единственное, чего она всё ещё не могла принять, что они будут воспитывать своих будущих детей в ненависти, вечных страхе и злобе. Пусть, они побитые и искалеченные жизнью, обретя друг друга, будут так жить. Но их дети достойны другой жизни. Они не должны жить их обидами и страхами. Она точно знала, что он будет защищать свою семью отчаянно и до конца, как сейчас защищал её, но тогда весь шлейф своих проблем, всю боль их израненных душ они передадут своим детям. Эбби окончательно запуталась и растерялась.
«Дура, Господи, ну почему я такая дура? Ну почему я не могу уступить, и быть с ним рядом? Это же так просто уступить сейчас».
Она так сильно любит его. Любит такого, каким он был только с ней, с ней одной. Сейчас она уже понимала, что таким его делает именно она. И осознав это, она надеялась и верила, что именно она сможет вернуть его к нормальной жизни и залечить его раны, отогреет душу и сердце. Но сейчас Эбби правда не знала, как это сделать. Его жестокие слова заставили её усомниться в своей правоте. Только благодаря ему, она ещё жива. Он прав. Где бы она сейчас была, если бы не он? «Что же мне теперь делать? Зачем я вообще ворвалась в его жизнь?» Как самонадеянно она хочет спасти его, если саму себя не в силах спасти и защитить? «За что ему всё это снова? Зачем ему на голову свалилась такая дура, как я? Я приняла его сердце, его жизнь, пообещала остаться с ним навсегда… Что же мне делать? Что делать? Наверное, лучше бы я умерла тогда в тот день».
Девушка разрыдалась. Сердце её рвалось на части от одного взгляда на родного и любимого человека у её ног, и она ненавидела себя такую, слабую, беспомощную, но такую жестокую в своём упрямстве.
«Зачем он только встретил меня? Зачем полюбил и доверился? Надо было слушать тётку, которая тоже была права во всём. Я не от мира сего, я урод, ничего не понимающая и не знающая жизни наивная дура. Я не имею права на него, не имею права быть частью его жизни и чему-то учить его, а уж тем более что-то от него требовать или ждать… Прости меня, прости меня, мой дорогой, любимый мальчик. Прости, что снова растоптала твою жизнь».
Она, рыдая, высвободилась из его рук, попятилась и схватив висящую у двери накидку, выбежала на улицу. А Двейн так и остался стоять на коленях. Уткнувшись лбом в пол и ударив по нему кулаком, в отчаянии он закричал, а потом с мукой простонал:
– Кто и за что меня проклял? Всё, что я просил, это оставить меня в покое и забыть про меня. Я бы справился сам… Всё. Всё. Ничего больше не хочу, не хочу так жить. Я устал бороться и каждый раз терять.
Парень поднялся на непослушных ногах, сделал несколько неуверенных шагов и с силой ударив в стену кулаком, прокричал:
– Не хочу, – и зарыдал, не чувствуя боли в разбитой руке.
Качаясь, подошёл к кухонному столу, тяжело опёрся, замер, а потом с силой опрокинул его, снова отчаянно прокричав:
– Не хочу, не хочу… не хочу… больше ничего не хочу, – тяжело дыша, он попятился и чуть не упал, споткнувшись обо что-то. Опустил глаза и увидел, что наступил на свёрток. «Она так и не открыла его». В нём было платье. Он сегодня купил его ей. Сердце сжалось от невыносимой боли. Зачем он отпустил её сейчас, зачем позволил уйти? Что он вообще хочет от неё, зачем ломает, насильно затягивая
