Надежда Лухманова - Девочки
«Вторые» сразу сообразили, что Поликсена была та самая новенькая, о которой им уже говорили. Едва перед обедом пропели молитву, как в столовую снова вошла Maman, и на этот раз уже с одной новенькой. Подойдя к первому столу второго класса, Maman обратилась к почтительно вставшей Кильке:
— Вот дочь генерала Чиркова, она поступит во второй класс, прошу вас приучить мою маленькую протеже ко всем нашим порядкам. Mesdemoiselles, voici une nouvelle amie pour vous.[53]
Новенькую посадили на край стола около самой классной дамы. Maman еще раз поцеловала ее в лоб со словами «Bonjour, mon enfant»[54] — и вышла. Такой новенькой институт еще не видал. На ее прелестном и недетском личике не было ни слез, ни смущения, а лишь холодное самоуверенное любопытство: она, казалось, пришла в театр посмотреть, что здесь происходит, и была уверена, что, когда представление надоест ей, она уйдет домой. Никто из сидевших за столом не решился заговорить с нею, но все с нескрываемым любопытством разглядывали ее. Новенькая была высокая, тонкая, грациозная девочка, ее густые пепельные волосы лежали крупными волнами и завитками вокруг овального личика. На темени они были связаны зеленой лентой и локонами падали до плеч. Тонкие брови, темнее волос, лежали правильной дугой. Глаза большие, зеленовато-серые, дерзко-холодные выражали высокомерие и надменность. Рот довольно большой, бледный, не совсем правильные зубы портили общую красоту лица. Платье, вырезанное у ворота, открывало длинную нежную шею с голубоватыми жилками. Руки девочки удивляли более всего: узкие, нежные, с длинными крепкими ногтями, отполированными до блеска.
— Vous ne dinez pas avec ces demoiselles?[55] — спросила новенькая классную даму, увидев, что перед нею не поставлен прибор.
— Я обедаю в своей комнате, chère enfant,[56] — ответила ей очень кротко Килька. — После обеда у нас часовая рекреация, меня сменяет дежурная пепиньерка, а я иду к себе обедать и отдохнуть.
— C'est ja,[57] я тоже буду ходить к вам или к другой даме обедать и пить mon chocolat[58] пo утрам, je n'aime pas à dîner à cette table,[59] — отвечала спокойно новенькая.
Девочки переглянулись.
Швейцар Яков и его помощник внесли в столовую корзину с гостинцами, за ними второй солдат принес еще громадную корзину и шкатулку и поставил их на скамейку второго класса, проговорив: «Госпоже Чирковой».
— C'est ma toilette et mes bonbons,[60] — новенькая указала на шкатулку. — Prenez ce que moi dans le dortoir,[61] — почти приказала она огорошенной Кильке. — Et jа, се sont des petites friandises pour ces demoiselles,[62] — и она указала рукой на класс.
Гостинцы были разделены, каждая девочка получила фрукты, конфеты и petits fours.[63] Шкот отказалась наотрез от угощения. Франк тоже не взяла под предлогом, что у нее сегодня много своих гостинцев. Салопова отдала свою порцию горничной, потому что любила «истязать свою плоть» и отказываться от искушений. Зато Буракова и Неверова, оказавшиеся соседками новенькой по кроватям, ухаживали за нею как могли.
Вечером, ложась спать, девочки с молчаливым любопытством и затаенной завистью рассматривали тонкое белье, батистовую с кружевами кофточку новенькой. Затем она открыла свою шкатулку, и оттуда посыпались чудеса: духи, кольд-крем, кожаные папильотки, перчатки, жирные внутри, которые Чиркова надела на ночь на руки.
Девочки, отданные с восьми-десяти лет в институт, привыкли к спартанскому образу жизни. Мыло и холодная вода были их косметикой. Чистота, красивый бант у передника да разве еще тонкая талия были единственными проявлениями их кокетства.
— Зеленая ящерица влезает на ночь в новую шкуру, — объявила с презрением Чернушка, глядя на ночной туалет новенькой.
А Ящерица, за которой так и осталось это прозвище, не обращала никакого внимания на окружающих. Буракова и Неверова сразу подпали под ее очарование. Неверова помогала ей раздеваться и даже сняла с нее чулки, что возбудило негодование многих. После ухода Кильки Буракова пододвинула к изголовью Чирковой табурет, надела на него второй, третий и, образовав таким образом стол, поставила на него хорошенький подсвечник с зажженной свечей, зеркало и конфеты.
Новенькая болтала громко, ей было холодно, и она велела Бураковой достать из корзины, которую заранее поставили ей под кровать, теплый пушистый плед и окутать ей ноги; затем она рассказала, что ее папа est très riche,[64] что братьев ее зовут Анатоль и Авенир, что молодая дама — ее мачеха и что именно из-за нее она захотела на год, пока не станет совсем большой, уйти в институт; ей тут будет хорошо, потому что «Maman est une grande amie de la maison»,[65] а затем, как только окончит курс, она выйдет замуж за «petit Basil»[66] — папиного адъютанта: у них это давно решено.
Ночью Чиркова просыпалась два раза, ей было страшно, она будила то одну, то другую свою соседку и наконец приказала девочкам выставить из промежутков шкапики, а свои кровати придвинуть вплотную к ее кровати.
Со дня поступления новенькой класс разделился на три партии.
Одна, стоявшая всегда в стороне от всякого движения, — группа ленивых, слабых здоровьем, парфешек и Салоповой.
Вторая составила штат Ящерицы, они угождали ей, дежурили около нее по очереди, одевали, рассказывали сказки и получали от нее щедрые подачки не только конфетами, пирожками, но и разными тонкими закусками и винами, которые ей нередко тайком проносили братья и ее прислуга. Не в пример всем прочим, мальчики допускались в дортуар. По вечерам, после ухода классной дамы, там устраивались маленькие пиры, слышался смех и шептание, кровати сдвигались вместе, и в тесном кружке шла какая-то особенная, не детская, не институтская жизнь. Там были и слезы, и сцены ревности, и ссоры со злыми, странными намеками. Кружок этот вскоре определился в пять человек и держался отдельно, уже более не сливаясь с классом до самого выпуска. За Ящерицу эти подданные делали все письменные уроки, устные громко читали, вдалбливали, как роль неграмотному актеру. На уроках ей подсказывали и помогали всеми силами. Смелая, дерзкая девочка помыкала своими пятью приближенными; она целовала одну, чтобы возбудить ревность другой, шепталась с третьей, чтобы поссорить ее с четвертой, и полновластно, с презрением третировала всех.
Но были минуты, когда она бледнела от злости и рвала в клочки свои тонкие батистовые платки; это были минуты, когда она получала отпор от третьей части класса. Это были Шкот, Назарова, Франк, Вихорева и другие девочки, презиравшие ее в силу своего здорового детского инстинкта. Все в ней казалось им ломаным, лживым, противным, они не брали ее гостинцев, звали ее в глаза Ящерицей, брезгливо сторонились ее «приживалок» и зло смеялись над хвастливыми рассказами о «petit Basil».
Авениру и Анатолю вскоре запретили появляться в дортуаре.
Двенадцатилетний Авенир, с распущенными по плечам локонами, как у девочки, был особенно противен Чернушке. Его изысканная вежливость, красные губы и льстивые глаза неимоверно злили прямую и вспыльчивую девочку; однажды, когда он рассказывал о том, как на детских балах все девочки хотели танцевать непременно с ним, Чернушка вспыхнула:
— Ты лжешь, наверняка лжешь! Девочки совсем не любят таких мальчиков, как ты!
— Каких же они любят? — тряхнув кудрями, спросил Авенир.
— Таких — волосы щеткой, глаза смелые и голос крепкий, ну… настоящих мальчиков.
— А я-то кто же?
— Ты? Кукла, парик, болонка, так… дрянь. Авенир гордо поднял голову:
— Вы никогда не видали порядочных мальчиков, вы видали только кадетов или гимназистов с грязными руками, те и говорить-то не умеют.
У Чернушки был брат гимназист, и гнев ее так и рвался наружу.
— А хочешь, я тебе докажу, что и ты совсем простой мальчик, что и у тебя и голос, и лицо могут быть совсем другими!
— Вы можете говорить что хотите и поступать как хотите: девочке не удастся вывести меня из себя.
— Не удастся? — Чернушка размахнулась и со всей силы хватила Авенира по щеке.
Вся изысканность слетела с брата Ящерицы, он схватился за щеку и заревел, как простой уличный мальчишка.
Рука у Чернушки оказалась очень тяжелая, все ее пять пальцев отпечатались на щеке мальчика. Чиркова бросилась на кровать и хохотала до слез над ревущим братом. Шум и гвалт ссоры дошел до ушей m-lle Нот, и по ее просьбе вход в дортуар мальчикам был запрещен.
* * *Кроме явных посылок через посредство классной дамы, одна из учениц, Петрова, получала еще и тайно разные деревенские гостинцы. Рыжая Паша, спавшая при дортуаре второго класса, была родом из Новгородской губернии, Боровичского уезда, и каждый раз, когда ее родичи появлялись в Петербурге, они, по поручению матери Петровой, помещицы, привозили всевозможные домашние припасы для ее дочери. На этот раз, между прочим, Паша передала ей банку варенья фунтов в десять. Хлеб тоже доставляла Паша, но беда была в том, что ни у кого не было большой ложки, чтобы доставать варенье.
