Александр Хургин - Комета Лоренца (сборник)
- Это ваши собаки? - спросила у него Марья, поздоровавшись.
- Да кто их знает, - сказал Петрович. - Наверно, мои.
- Что значит "наверно"?
Петрович подумал и сказал:
- А то и значит. Приходят животные, живут, уходят. Чьи они? Неизвестно и не имеет значения.
Марья сказала "а, в этом смысле?" И сказала "ну, всего вам хорошего". После чего села за руль, развернулась и осторожно, чтоб на кого-нибудь не наехать, повела машину к городу.
- Как вас зовут? - крикнула она, высунувшись из окна и обернувшись.
- Меня? - сказал Петрович. - Меня - Петрович. Николай.
Собачья стая проводила Марью с полкилометра и вернулась к Петровичу. И на всем пути, до самого "Ясеня", встречались Марье собаки. Они трусили по обочинам дороги в сторону жилища Петровича, возвращаясь откуда-то или, может быть, откуда-то убегая. Петрович же весь вечер думал о приезжавшей сегодня девке. И даже не о ней самой, а о каких-то связанных с нею пустяках. Например, о том, что такой маленькой и неуклюжей машинки он никогда и нигде не видел, и о том, что собаки все-таки умные твари и что, наверно, она просто спутала дорогу, а значит, больше сюда не приедет. Ну, и о том, что не хотел бы он сделать ей укол, Петрович думал. И думал, что все это как-то странно, раз ей укол он не согласился бы сделать ни за что, а всем другим сделал бы не моргнув с удовольствием.
Хорошо, что знал об этих своих мыслях и помыслах только он сам, Петрович, и хорошо, что со стороны ничего такого по нему заметно не было человек как человек - таких среди нас миллионы. И эти миллионы тоже что-то обязательно думают и скрывают в своих головах, и по ним тоже ничего не заметно и, глядя на них, тоже ничего нельзя установить. А если было бы можно, люди только и делали, что таращились друг на друга, пугаясь и удивляясь человеческой сущности и, наверно, они шарахались бы друг от друга, во всяком случае, от Петровича точно шарахались бы и убегали куда глаза глядят, как от какого-нибудь монстра.
Когда настал день пенсионного возраста, Петрович все бросил и ушел домой. Ушел пешком, так как велосипед его давным-давно рассыпался. Ушел он без удовольствия и без радости - что никому больше не надо делать уколов, а просто ушел, потому что получил свободу и возможность уйти. Но как только он оказался дома, наедине с собой и своей свободой, к нему приехала из города скучная старуха, которая приезжала не реже, чем раз в полгода, приехала и сказала "вот, Мурка опять погуляла". А Петрович ей сказал "я на пенсии". Тогда старуха попробовала надуть губы. Но они не надулись, будучи высушенными ее старостью вместе со всем лицом и телом. И она сказала "и я на пенсии, мне ходить тяжело если с грузом". Петрович промолчал, чтобы не сказать чего-нибудь плохого. Он даже не подумал об этой старухе того, что думал обо всех людях всегда. Он отвернулся от нее и ушел в дом. А когда вышел через час или, может, через два часа, увидел на деревянном крыльце расползшихся во все стороны котят.
И Петрович не утопил их и не лишил жизни, а выкормил молоком из пипетки, и они остались жить с ним и вырастать.
И сначала всем, кто приходил к нему по старой памяти и привычке, чтобы воспользоваться его услугами, он отказывал, а потом говорил одно слово "оставьте", потому что они все равно уходили, бросив принесенных щенков и котят - некоторые прямо во дворе у Петровича, а некоторые - выйдя за калитку и отойдя какое-нибудь незначительное расстояние по дороге.
А теперь вот собаки и кошки жили здесь везде и, казалось, их так много, что самому Петровичу места среди них нет. Но так только казалось. Они совсем не мешали жить ему своей жизнью, хотя все время плодились и размножались, и конца этому размножению видно не было. Впрочем, если говорить честно и на вещи смотреть прямо, то какая там у Петровича была жизнь! Не жизнь, а одно сплошное доживание. Он людей не чаще раза в неделю видел - когда в магазин ходил и на почту за газетой. Он себе газету выписывал, несмотря на скромные свои средства к существованию, а почтальоны приносить ее на дом отказывались категорически и наотрез. Во-первых, дом Петровича стоял на отшибе, и шатались там по пустырю всякие неожиданные личности, а во-вторых - собаки. Никто же, кроме Петровича, не мог сквозь их лежбища пробраться, вернее, все боялись. Девка эта еще не боялась. Но тут ясно, почему. Она как только приезжала на своей кургузой машинке, все собаки и кошки за ней табуном бежали, в смысле, колонной. Потому что она им еду привозила. В огромных целлофановых мешках кости, а в выварке какие-то, наверно, ресторанные отходы. Такие отходы Петрович и сам бы иногда ел не без удовольствия. Бывало, нетронутые отбивные и котлеты, и куры в выварке находились вперемешку. И чего там только не находилось. Но роль Петровича сводилась к другому. Он слышал радостный лай всей своры, потом сигнал автомобиля, выходил, девка отвязывала веревку, держащую крышку багажника, не закрывающуюся на замок из-за выварки, и говорила "здравствуйте Петрович". Он подходил, думая, что бывают же такие красивые и богатые девки в обыкновенной жизни, снимал с решетки на крыше громоздкие угластые мешки, вытаскивал тяжеленную выварку и ставил все это на землю. Кости рассыпал по разным углам двора и за его пределами небольшими кучками. Затем брал черпак и распределял отходы по пяти небольшим корытцам, привезенным в один из приездов этой же девкой, после чего стоял и следил, чтобы собаки и кошки ели, деля между собой пищу без нарушений справедливости, мыл пустую выварку, загружал ее обратно в багажник, и девка, сказав "до встречи", уезжала.
Если бы кто-нибудь попросил Марью объяснить цели и задачи своих поездок в логово к Петровичу, она, наверно, задумалась бы. Нет, то, что она ездит кормить животных, было очевидно. Но так же было ясно, что занятие это из-за своей бесконечности бесполезное, и накормить их никогда не удастся. Даже если тратить на это все зарабатываемые деньги. Вообще-то, денег Марья зарабатывала много. И у нее иногда возникал вопрос - куда их девать? Потому что она не была по своему характеру ненасытной, алчной или еще какой-нибудь, тому подобной. И со временем у нее свободным было трудно. Трата же денег, если подходить к ней серьезно, требует немалого времени. То есть здесь лучший подход раздельный. Сначала деньги зарабатывать, на протяжении лет, а потом, на протяжении других, последующих лет их в свое удовольствие тратить. Марья это понимала и считала такой подход идеальным. Только на практике у нее получалось по-иному. Потому что копить деньги на будущее она тоже не умела. Для этого их нужно было или где-либо дома держать мертвым грузом, или в банке. К банкам Марья никакого доверия не испытывала, там могли надуть любого, а она не любила, когда ее обманывали, дома же деньги всегда находились под рукой и им всегда находилось какое-нибудь пустое применение. И Марья решила над всем этим не задумываться и следить только за тем, чтоб деньги у нее не переводились. В конце концов, лучше ломать голову над тем, как деньги потратить, чем над тем, где их взять. А с собаками... Тут, конечно, дело было не в деньгах. Тут Марью засосало и все. После первой, случайной, поездки ей вздумалось отвезти этим несчастным тварям еды, и она купила на рынке оптом три мешка костей, нагрузила свою машину в полном смысле с верхом и поехала. С Петровичем они накормили всех, кого удалось, при этом Петрович твердил, как в ступе толок, одно-единственное слово "спасибо". И смотрел на Марью, как на неизлечимо больную.
С этого все и началось по-настоящему. Собаки, поев, бежали за машиной до самого Марьиного дома, провожали. А потом они ждали ее во дворе. Ждали постоянно. Возможно, организовав дежурство и сменяя друг друга. Во всяком случае, стоило Марье появиться у дома, ее тут же окружала свора псов и выражала всеми доступными средствами свой восторг, заодно давая понять, что ничего не имеет против хорошего мясного обеда. И если бы только у дома. Собаки ходили за ней по пятам везде, встречали в городе и на вокзале, короче говоря - вмешивались в личную жизнь самым бесцеремонным образом. Так что Марье ничего не оставалось, кроме как обеспечить им более или менее регулярное питание подальше от собственного места жительства. Труда особого для этого ей не потребовалось. Она позвонила своей бывшей университетской подруге Люське, которая сейчас работала директором кошерного ресторана, и договорилась, что будет покупать у нее отходы производства. Люська сказала "ради Бога, мне все равно, кому их продавать - в свинарник или тебе". Насчет костей Марья тоже нашла с базарными мясниками общий язык. И первое, что она делала, вернувшись из поездки и разобравшись с товаром - ехала кормить "свой зоопарк".
Да, так вот Петрович ходил за газетой по четвергам сам. Что помогало ему, кстати, следить за днями недели и за календарем в целом. Он знал, что в четверг, как штык, надо на почте быть, а то газету потеряют или выбросят, и следил, чтобы этот четверг не пропустить, а значит, и за остальными днями недели следил. И конечно, он замечал, что от месяца к месяцу на близлежащей у его дома территории собак и кошек становится все больше. Замечал и говорил про себя "погибели на вас нет". Правда, говорил беззлобно, для проформы, и никакой погибели этим живым существам, конечно, не желал, хотя и понимал, что бесконечно так продолжаться не может и какие-то действенные меры против собак принимать придется.
