Евгений Шкловский - Заложники (Рассказы)
Они пытались представить себе, как Силин беседовал с продавцом, а тот, не желая упустить клиента и в то же время боясь продешевить, ходил к своему начальнику, как тот в свою очередь уговаривал Силина, объяснял, почему они не могут понизить цену. А Силин гнул и гнул свое: ребята, он ведь на машине, может и не брать, и уже было направился к дверям, но тут шеф раскололся.
Силин забавлялся, когда рассказывал, особенно нравились ему эти пятьдесят долларов, поскольку машина обошлась ему не ровно в четырнадцать тысяч, а еще пятьдесят сверху, он долго кружил над этой художественной деталью, весело поглядывая на слушателей.
Впрочем, что это было для них? Другой быт, другой опыт, не поймешь с какого боку... А Силин, живя в Штатах уже больше десяти лет, вполне освоился, вроде такой же, как и раньше, да не совсем. Залетный.
И что о своей "Хонде" так тепло, бархаток в голосе, чуть ли не нежность, будто женское имя произносил, - тоже непривычно. Тамошнее. Хотя может только казалось, за ресторанным столиком, в полусумраке, пузырьки в шампанском, искрясь, вспархивали, лопались фонтанчиками: за встречу!
Да какой он тамошний - свой был, словно вернулся из долгого путешествия, посмеивался над собой, комплименты раздавал направо-налево, подливал то и дело! Давно ли?
Когда же Сергей полез за кошельком, чтобы расплатиться, Силин посмотрел на него с такой улыбкой, что тот руку отдернул, будто раскаленного утюга коснулся, и еще несколько минут смущенно мял салфетку.
На улице парило еще больше, воздух исчезал, улетучивался, они все как-то вдруг сразу захмелели, так что на выставке авангардиста в Доме медиков, куда забрели совершенно случайно, вели себя более чем раскованно. Силин то и дело пристраивался к картинам в какой-нибудь вполне авангардистской позе, а потом вдруг решил, что непременно должен купить какую-нибудь работу. Хотя бы вот эту, с серо-голубыми стаканами и покосившейся, как Пизанская башня, вазой, и почти уже было сторговался с бородатыми, краснолицыми, то ли художниками, то ли коммерсантами, которые ходили за ними хвостиком и всячески убеждали, - но в последнюю минуту одумался.
Побывали и на Арбате, где Силин-таки купил одну, отстегнув ни много ни мало - две сот-ни: расплывающийся в туманной дымке обнаженный женский силуэт... А может, это у них уже в глазах расплывалось - жара донимала, к тому же все время добавляли шампанского - охлаждались, хоть оно и было теплое.
Фотографировались. Силин обнимал то Лизу, то Веронику, Сергея тоже; неугомонный, бегал то и дело к телефонным автоматам - звонить театральной даме, жене гениального режиссера, на колесах. Дама все никак не могла освободиться, тоже деловая, а когда освободилась, то никто трубку больше не снимал. Силин обиженно чертыхнулся и больше не звонил.
Погрустневший, обнимал Лизу, потом Веронику, потом обеих вместе. Все проходит, да? Друзья остаются. Главное, что все у них хорошо. И вообще есть в их жизни такое, чего т а м нет. Есть. Он чувствует.
Их разбирало. В Смоленском гастрономе Силин купил дорогущий коньяк армянский, многолетний, и тут же в скверике предложил распить. Как в старые добрые времена. Веронику с Лизой отправили за сыром, а Силин и Сергей расположились во дворе на лавочке.
Силин неожиданно зябко поежился, потер, словно согревая, руки - в такую-то жару. На удивленный взгляд Сергея объяснил смущенно: шут его знает, вдруг ни с того ни сего начинает зябнуть, руки становятся холодными - даже когда жарко. Чувствуешь? - он взял Сергея за запястье. Ладонь действительно была влажно-прохладной, почти холодной. В Нью-Йорке зимой холодно, сказал. Надо к теплу, куда-нибудь в Атланту или Флориду.
Вернулись Лиза с Вероникой, принесли сыр "Сулугуни" и хлеб.
Превосходно, просто замечательно! Силин разглядывал сочащийся влагой бледно-желтый шмат сыра. Роскошная закуска, еще и шоколад бы не помешал. Да и емкости тоже. Вскочил, побежал. Неуемный.
В нем столько энергии, сколько в нас вместе взятых, сказала Лиза. Даже Америка его не укротила.
Воздух свободы, сказала Вероника.
А мне кажется, ему там одиноко, заметила Лиза. Она это еще по письму, которое он в прошлом году прислал, почувствовала. Там тоже было. Фанфаронит он, конечно, играет, но за этим есть что-то, неблагополучное, не кажется тебе? - почему-то обратилась Лиза к Сергею. Может быть, может быть, пробормотал сомлевший Сергей.
Коньяк пили из белых пластмассовых стаканчиков, которые Силин раздобыл у ларька, где торговали "Фантой". Дружно, хотя и несколько устало восторгались коньяком, глотнув которого Лиза поперхнулась, закашлялась, Силин хлопал ее по спине, пока она не пришла в себя, покрасневшая, со слезами на глазах. Вероника профессионально согревала стаканчик в руке, хотя коньяк был и так теплым.
А в моей не согреешь, сказал Силин, холодные, чувствуешь? - и он зябко передернулся, дотронувшись сначала до руки Вероники, потом Лизы. Что-то вроде аллергии.
Действительно холодные, удивилась Вероника. Надо же!
Давай погрею, предложила Лиза и поставила свой стаканчик на скамью. Взяв руки Силина в свои, стала тереть. Ну как, согреваются?
Замечательно, с чувством произнес Силин, нежно глядя на Лизу. Просто отлично. Где же ты раньше была? Он дотронулся до руки Сергея, потом Вероники.
Теплая, правда, согласилась Вероника. Сергей отрешенно созерцал стаканчик, на дне которого плескалась и маслянисто золотилась пахучая жидкость. Похоже, он уже был вдребезги пьян.
И снова плутали по арбатским переулочкам, заходили в какие-то дворики, снова разливали и пили, пока в бутылке ничего не осталось. Силин вылил последние капли на землю: пусть прорастут... Неведомо когда отпала Вероника, никто даже поначалу не обратил внимания, как она исчезла...
Брели втроем, Силин с Лизой поддерживали пошатывающегося Сергея, который все порывался затянуть "Подмосковные вечера". Силин подтягивал, но потом смолкал, споткнувшись на полуслове, задумывался, голову свешивал с растрепавшимися, влажными от пота волосами. Хорошо, вздыхала Лиза, беззаботно, как когда-то, жизнь сумасшедшая... Да, жизнь только держись, издалека откликался Силин.
Они словно забыли, что Силину ночью уезжать, совсем скоро. Дома Сергей сразу же отключился, едва присел на диван. Силин тоже прикорнул на краешке дивана, прикрыв лицо рукой. Лиза на кухне варила очередную порцию кофе.
Оживить Силина оказалось довольно просто: стоило коснуться, как он дернулся, вскочил, замотал головой, заморгал - и наконец вспомнил, где он и что. Потом они вместе пробовали разбудить Сергея, но тот взмыкивал и лепетал невразумительное, не открывая глаз.
Время уже подбиралось к одиннадцати, скоро Силину было выходить. Они пили кофе в комнате на диване, Силин был печален. Время от времени вскидывал грустные, слегка воспаленные глаза на Лизу. Когда кофе было допито, он взял ее за руку, мягко притянул к себе. Все-таки ты очень красивая, сказал, очень, жаль в свое время...
Приезжай еще, сказала Лиза, мы тебе рады.
И только? - Силин держал ее руку в своих ладонях - прохладных. А что бы он хотел? О, он многого бы хотел, тихо, но решительно, даже с какой-то отчаянностью в голосе. Он всегда хочет слишком многого. Когда они теперь увидятся?
Он обхватил Лизу за плечи, как не раз уже за этот долгий, суматошный, странный день. Лицо оказалось совсем близко. Не надо, сказала Лиза, осторожно пытаясь отстраниться. Надо, сказал Силин, ты сама чувствуешь, что надо, нам обоим, вместе... Губы скользнули. Зачем, сказала Лиза, ты все испортишь. Я ведь уеду, повторил Силин, жизнь проходит, это несправедливо.
Сергей может войти, сказала Лиза, пытаясь встать, ты опоздаешь. Это мое дело, твердо сказал Силин, не отпуская ее, захочу - останусь. Или она приедет к нему. Друзья юности больше чем друзья, она знает! Нет грани. Для него это важно, очень!
Задыхаясь, так и повторяла: он опоздает, опоздает...
ПРОЩАНИЕ
Тележку подвезли к автобусу, оттуда подтолкнули гроб, а те, кто стоял снаружи, подхватили, потянули на себя, установили на валики, и тут он уже скользнул сам, легко, словно не было в нем смертного груза. Множество мужчин, пожилых и помоложе, сразу обступили, теснясь, наталкиваясь друг на друга, все исчезло за их плечами, спинами, пальто и плащами - и двинулись, пошли, двери распахнули, в полумрак, за стеклянной прозрачной стеной серый ноздреватый снег, холодно, холодно, почему так холодно? И снаружи, и здесь, в здании, на мраморных полах...
Внезапно расступились, распались на две половины, на две стороны, они с матерью натолкнулись на открытый гроб - как ударились. Мать испуганно отпрянула, вздрогнула, впилась руками в Танину руку. Лицо близко, словно восковое, заостренный нос, е г о лицо и как будто чужое. Неузнаваемое.
Таня видела сейчас как бы издалека, но тоже отступила, напряглась всем телом, еле сдерживая внутреннюю дрожь, и теперь стояла, замерев, скомканно дыша, видя и не видя. Не вмещалось в нее. И стоять трудно, удерживая обвисающее, падающее тело матери, одной бы не справиться, если бы не Костя с другой стороны.
