Константин Бальмонт - Том 6. Статьи, очерки, путевые заметки
Как гласит одна Австралийская легенда, вначале была слитность и постепенно означающаяся перепутанность ликов, как это бывает в каждом развивающемся сновидении.
В начале дней Земля открылась в средине влаги озерной,В великих водах Перигунди явился лик, за ним другойКачнулся ворон чернокрылый, загомозился попугай,И красноног запрыгал быстрый, твердя себе: Ступай, ступай.Но было все несовершенно, для чувства не было дверей,И члены только означались в той изначальности своей.И лики все легли на дюны, что сжали озеро кольцом,И там на Солнце укрепились они в могуществе своем.Так распростершись, полежали, и лик их был определен,И вот пошли, одни по долам, другие в синий Небосклон.
В первобытном сознании, именно как в сновидении и как в играющем сознании детском, все невозможное возможно, и каждая малая точка, в силу богатства того подвижного текучего вещества, которое называется мечтой, может служить исходом, началом целой системы. Австралиец увидел кенгуру и побежал за ним. Если б это случилось с цивилизованным человеком, т. е. встреча с кенгуру, он поймал бы зверя или убил его, и рассказал бы товарищам, как это произошло, – исчислил бы также, какие выгоды и возможности отсюда извлечь правдоподобно. Австралиец же ведает некоего природного волшебника, Мурамуру Паралину, и он уже не о себе рассказывает, а об этом волшебном творчески-шаловливом духе.
Мурамура Паралина побежал за кенгуру.– Кенгуру, хоть ты и быстрый, в плен тебя я заберу. –Мурамура Паралина топчет травы, топчет мох,Вдруг увидел сжатых, робких он уродцев четырех.Он близь них не задержался, побежал за кенгуру.Но куда же тот девался, где он спрятался в дыру?Кенгуру дошел до места, где двух женщин повстречал,И убит был ими быстро, и, завит в зерно, лежал.Мурамура Паралина говорит про кенгуру.Отвечают – не видали, шепчет каждая – не вру.Паралина взял свой пояс, навязал на муравья,Муравей почуял тотчас, муравьев сошлась семья.Мурамура Паралина муравьев тут разогнал,Кенгуру взвалил на плечи, и к уродцам побежал.Он растер им тело – тело, члены вытянул он вдоль,Расщепил по десять пальцев, хоть и сделал этим боль.Рот, глаза и нос им сделал, уши дернул, растянул,И чтоб можно было слышать, в эти уши он дохнул.Все им тело пробуравил, глины выострил кусок,В рот его им с силой вставил, и кусок до низу скок.Так разделавши уродцев, человеков создал он,И пошел он, и пошел он, гул пошел со всех сторон.
Первобытное сознание переливается из существа в существо, соединяя все существа в неразрывную, единую, живую и жизнь дающую панораму. И человек, размышляя о самом себе, смотрит на зверя, и зверь ведет человека. Мурамура Паралина – человекоподобный жизнетворец, делатель людей и довершатель форм. В других разветвлениях того же первобытного Австралийского помысла роль животного указывается с точностью.
Тогда, как не было людей,Но жизнь была уж здесь жива,На берегах, среди стеблей,Без членов были существа.Мурейрай, птица-королек,На них излив избыток сил,Им дал отдельность рук и ног,В мужчин и женщин превратил.И вольно двигаться им тут,Равнина жизни широка,И звонко песнь они поютВо славу птицы-королька.
В предании о вороне, таинственной птице, которая, будучи царственно воспета еще в Древне-Скандинавской «Эдде», пленяла творческую мечту всегда, пока в 19 веке ей не пропел самый победоносный гимн Эдгар По, в сказании о вороне. Австралийская мысль уже не только искрится веселием зарождающегося мифа, но и сияет всеми блестками зарождающегося истинно-религиозного почитания.
В незапамятное время,Старый путник, старый Ворон,Сел над быстрою рекою,Над текучею водой.В час, когда он в мир родилсяИз отливного агата,На себя взглянув, он молвил:«Да, я Сокол золотой».И потом еще подумал: –«Нет, не так, я слишком черен.Я – Орел, который мчится,Ветер в воздухе струя».И потом еще подумал: –«Нет, я слишком длиннокрылый».На себя взглянул и молвил: –«Знаю, знаю, Ворон я».Так, себя узнав, летал он,И чернел в ветрах, и каркал,И когда блистало Солнце,Он садился в высоте.А когда спускалось Солнце,Он с вершин срывался черных,И тонул среди ущелий,В их глубокой черноте.И увидев меж созданийНедосозданных уродцев,Им расправил члены клювом,Каркнув, выпрямил узор.А свершив свое, он умер,И его похоронили,Там блестящий черный каменьМожно видеть до сих пор.
Выразительную картину братства людей, животных и растений, как это понимает первобытный ум, дает Норвежский исследователь, Карл Люмгольц, проведший пять лет среди Мексиканских племен, доныне оставшихся дикими, и напечатавший несколько лет тому назад в Нью-Йорке свою книгу «Неведомая Мексика». Для Индийца, говорит Люмгольц, все имеет жизнь в Природе. Растения, как и человеческие существа, заключают в себе душу, ибо иначе не могли бы они ни жить, ни роста. О многих предполагают, что они говорят, поют, чувствуют радость и боль. Зимой, например, когда сосны от холода покрыты влагой, это они плачут, чтобы Солнце вышло и согрело их. Если их мучают и оскорбляют, растения мстят. Почитаются те растения, что целительны. Верят, что простой аромат лилии излечивает болезни и уничтожает сглаз. Взывая к помощи, врачующий молит так:
Красивый,Сегодня,Лилейный Цветок,Сохрани меня.Отсюда извергниТех, что колдуют,Дай Мне достигнутьСтарости.Дай Мне взять посох,В старости.Благодарю.Запахом дышешь ты,Там, где стоишь,
Почитают хикули, священный кактус. Опьянение от хи-кули создает веселость и уничтожает голод и жажду, также развивает красочное зрение. Поев немного хикули, Индийцы чувствуют, что деревья пляшут, сами же они не только не качаются, но держатся еще более твердо, чем в здравом состоянии, и могут идти без головокружения по краю пропасти.
Богов, говорят Тараумары, два: Отец Солнце и Мать Луна. Дошло до них и Христианство, но «Тата Бог» (Тата, по-Тараумарски – Отец, наше простонародное Тятя) слился с образом Солнца, а Дева Мария стала для них Мать Луна. Предание о волке свидетельствует, что первичность мировосприятия все длится.
Волк просил у Тяти Бога позволенья в мир придти.Тятя Бог спросил у волка: «Что ты хочешь там найти?»Волк сказал: «Тараумары сеют вкусное зерно,Буду красть его. Маисом называется оно.Буду есть я и животных, коль ловить не буду плох».Не умеет волк работать, – все позволил Тятя Бог.
Чтобы побудить Отца Солнце и Мать Луну создать необходимый для растения дождь, Тараумары исполняют ритуальный танец, и слово танцевать – нолявоа – буквально означает – работать. Удостоверяют Тараумары, как вещь проверенную, что это животные научили их танцевать, и, чтоб вызвать дождь, они танцуют иногда по две ночи подряд, изъясняя при этом песней великолепное действие дождя на растения и призывая помощь всех животных. Звери для них отнюдь не низшие существа, напротив, звери понимают волшебства, владеют обширным знанием и могут помогать людям в достижении раз поставленных целей. Весною, щебетание птичек, воркование горлиц, пенье лягушек, стрекотанье кузнечиков и тысячи всяких звуков, издаваемых жителями лесов, суть ничто иное, как множество воззваний к богам, чтобы они послали дождь, ибо какое есть иное основание петь? Прыжки оленей и любопытный способ индейского петуха распускать хвост колесом суть тоже ходатайства о дожде. И вот Тараумары, с великою серьезностью и обрядовой истовостью, свершают свои, исполненные гипнотизирующего однообразия, пляски, дабы Солнце и Луна видели их старания, и чтоб мир не погиб. Мерные движения возвратные целыми часами зачаровывают своей монотонностью.
Из края в край – рутубури.Скрестивши руки. Много. Все.Из края в край – рутубури.Скрестивши руки. Много. Все.
При этом бешеное позванивание звоночками сверху вниз, что создает тройной ритм.
Вот один из напевов, сопровождающих танец рутубури.
Стебель цветет. Стебель одет.Цветом одет. Выступил цвет.В зреющий цвет стебель одет.Выше ростет зреющий цвет.Светит цветок. Птичка синек,Птичка синек – с веточки скок.Вся огонек, вся как цветок.Звонко поет птичка синек.Птичка синек – вниз от сучка.Вниз от сучка. Влага близка.Влага близка – пенью синька.Капля близка, дождь для цветка.
Ориген говорит, что видимый мир научает нас касательно и мира невидимого, что земля содержит образы вещей небесных, дабы посредством этих низших предметов мы могли восходить к тому, что вверху. Эту мысль можно найти во многих философиях, и эта мысль есть ничто иное, как христианское и философское отображение и видоизменение тех состояний, которые весьма знакомы уму первобытному.
