Всеволод Овчинников - Восхождение на Фудзи (Репортажи из Японии)
Велик творческий подвиг японского народа, создавшего всеобъемлющую телевизионную сеть. Но чем больше подпадает замечательное творение разума под власть коммерции, тем больше обращается оно в свою противоположность.
Телевидение начинает одурманивать, оглуплять человека, вместо того, чтобы умудрять, просвещать его; оно начинает насаждать пороки, вместо того, чтобы утверждать добродетели.
Именно об этом и предостерегает крылатая фраза Сёити Оя.
Желтая кровь
Слова "голубая кровь", которая якобы течет в жилах родовитой знати, принято понимать в переносном смысле как метафору. Но на противоположном конце капиталистической общественной лестницы существует, оказывается, и "желтая кровь". Причем не как литературное, а как медицинское понятие.
Японских врачей встревожили участившиеся случаи осложнении после переливания крови: чуть ли не каждый десятый стал заболевать воспалением печени (гепатитом).
Выяснилось, что лишь три процента крови, которая используется в Японии при операциях, поступает от доноров в виде добровольных пожертвований здоровых людей. Остальные 97 процентов продают люди, которых толкает на это нужда. Это кровь истощенных обитателей трущоб. Она не только неполноценна, но и опасна для клинического использования.
Сначала об этом ходили слухи. Потом зашумели газеты, дошло до запросов в парламенте. "Дело о желтой крови" взволновало каждого честного медика Японии, всколыхнуло общественность.
Шесть утра. Над мостом через реку Сумиду нехотя занимается хмурый рассвет. Все серо и мутно вокруг: река, загаженная нечистотами, очертания дешевых ночлежек, взгляды людей, которые угрюмо ждут чего-то, привалясь к перилам.
Здесь клоака Токио. В реку стекают отбросы огромного города, а на берегах оседает человеческий шлак. Это дно, дальше которого уже некуда опуститься. Дальше - лишь илистое дно Сумиды, где никаким багром не отыщешь утопленника.
Не об этом ли думают люди у моста?
Ветер доносит обрывки фраз:
- Ну, пойдешь ты на биржу труда, простоишь часа два в очереди. Допустим, повезет: пришлепнут в книжку "дорожные работы" и будешь с утра до вечера махать киркой. А тут дал кровь - и получай те же деньги.
- Говорят, дают таблетки, - вмешивается юношеский голос. - Выпьешь, и вечером можно продать еще стакан...
- Так-то так! - трясет головой старик, лежащий на рваной газете. - Зато назавтра тебя и вовсе на работу не потянет. Будешь сидеть, как буддийский отшельник перед просветлением.
Никто даже не усмехается шутке. Но безразличие тут же сменяется суетой...
У моста останавливается серый автобус, и все наперегонки устремляются к нему. Вряд ли у кого-нибудь из этих ранних пассажиров найдется в кармане хоть пара медяков. Но никто и не требует от них покупать билеты. Первая машина, появляющаяся по утрам в токийской трущобе Санья, автобус не рейсовый, а заводской. Кого же собирает он на пути до ворот фармацевтической фабрики? Рабочих очередной смены? Нет. В данном случае роль помятых, заспанных людей совсем иная.
Люди здесь - сырье. Машиной в этом производстве служит пресс, именуемый нуждой, а коммерческой продукцией - кровь, предназначенная для спасения человеческих жизней.
К восьми часам фабричный двор полон ожидающими.
- Ждут каких-то инспекторов. Говорят, многих могут не допустить.
- Слышали? Со следующего месяца по утрам не будет автобуса. Не хотят, чтобы он мозолил глаза в Санья.
- И все они, чтоб им... - с ненавистью сплевывает сгорбившийся мужчина в углу.
Кому адресована эта слепая, безотчетная злоба? Кто "они"? Воротилы частных фармацевтических фирм?
Министерство здравоохранения, с молчаливого одобрения которого процветает этот бизнес? Или газеты, вынесшие на свет "дело о желтой крови"?
Обитатели трущоб сами себе дали кличку "осьминог", за сходство с животным, которое, изголодавшись, пожирает собственные щупальца. Официальные бумаги скромно именуют их профессионалами. Но в час приема все они как один валят к столу регистрации для вновь пришедших.
- Фамилия? Адрес? Группа крови? - механически бубнит клерк, проворно заполняя карточку за карточкой.
Очередь встревоженно косится на недавно вывешенное объявление: "По указанию министерства каждому донору надлежит предъявить удостоверение личности". Но этим, как видно, новшества и ограничились. Бумажку на стене благополучно не замечают. А раз так, разве трудно всякий раз представляться новичком?
Закон запрещает продавать кровь чаще чем раз в месяц. Но токийские студенты-медики обследовали тридцать восемь "осьминогов" и установили, что двадцать семь из них делают это ежемесячно по двадцать - тридцать раз, а пять даже по сорок - пятьдесят раз. Значит, вместо допустимых двухсот кубических сантиметров крови из человека выкачивают по десяти тысяч. Когда одному инспектору рассказали об этом, тот не поверил:
- Это немыслимо с точки зрения медицины!
Зато врачи "скорой помощи" в трущобах Санья, выезжая на вызов, заранее знают диагноз, Если кто-то упал на улице - значит обморок от малокровия.
Тут действительно заколдованный круг. Сегодня на бирже труда не досталось работы - пошел продал кровь. Назавтра валит с ног, не дает работать слабость. Ничего не остается, как снова и снова сдавать кровь, постепенно превращаясь в вовсе не трудоспособного донора-профессионала.
- Защитники нашлись! - кричал в министерстве здравоохранения распалившийся владелец одного из "кровяных банков". - Да эти люди только благодаря нам и существуют. Без нас им и неделю не протянуть. Втолкуйте же газетам, чтобы они заткнулись со своей дурацкой шумихой!
Но замять "дело о желтой крови" не так просто.
Министерство здравоохранения смущено. А воротилы "кровяного бизнеса"? Встревожены, но не очень. Если "желтой крови" преградят путь в клиники, почему не использовать ее в косметических целях?
Можно, разумеется, оградить операционные от потока "желтой крови" и направить ее на изготовление средств от морщин. Но как, чем разгладить морщины на лицах тех, кто дожидается первого автобуса у ночлежек Санья? Пресс, выжимающий "желтую кровь", - это явление социальное. Тут медицина бессильна.
Полторы тысячи дней
На пустыре за заводской оградой полным-полно людей. Всюду смех, песни. Дымятся костры, трещат хлопушки, с визгом носится принаряженная детвора. Во всей этой пестрой разноголосице четко выделяется веселый перестук деревянных, похожих на молота, пестов, который возвещает в Японии приближение Нового года.
Здесь и там расставлены огромные выдолбленные колоды. В каждую такую ступу вываливают решето распаренного риса, и, дождавшись своей очереди, мужчины начинают толочь его пестами.
Мужчины работают истово и согласно, словно бьют в ритуальный барабан. Подчиняясь безупречному ритму, женщины успевают после каждого удара подправлять вязкую массу, чтобы она не липла к краям.
Так толкут омоти - тягучие лепешки, которые в японских домах заранее заготавливают на все новогодние праздники. Старинный народный обычай воплощает радость единения семьи, которая не только непременно должна собраться за одним столом, но и сообща приложить руки к праздничной стряпне.
Сотни людей смотрят, как ест первую лепешку четырехлетний мальчуган с кумачовой, как у взрослых, повязкой на лбу. Да, здесь собралась одна большая семья, сообща приложившая руки, чтобы вскормить его. Ибо все четыре года, за которые малыш и три десятка его сверстников успели родиться, выучиться ходить и даже понять значение красной повязки, их родители не получали зарплату: они бастовали.
Незадолго до гулянья на пустыре мне довелось побывать в соседней школе, где среди детских прописей, развешанных по стенам, красовался плакат: "Пятая ежегодная конференция профсоюза "Ниппон рору". Собравшиеся, как водится, говорили об итогах и задачах, о членских взносах, о том, кого выдвинуть в новый состав исполкома. Но эта внешне столь обыденная конференция не могла не рождать волнения. В свое пятилетие вступал профсоюз, который, просуществовав на заводе меньше четырех месяцев, бастовал все последующие четыре года.
Когда активисты вышли на фабричный двор с красным знаменем, чтобы объявить о рождении профсоюза, они до последней минуты не знали, сколько металлистов откликнется на этот призыв. Всю подготовку пришлось вести скрытно.
Владельца завода "Ниппон рору" неспроста прозвали "Аоки-государь". Тщедушного вида старичок привык вести себя как феодальный владыка. Попытки создать профсоюз в 1946 и 1949 годах были им жестоко пресечены.
Едва опять завидев людей с алыми полотнищами, Аоки-государь коротко бросил: "Разогнать!"
Охранники кинулись выполнять приказ. Но толпа вокруг флага росла и росла. Шестьсот рабочих - половина завода - открыто встали в тот же вечер под профсоюзное знамя.
Такого Аоки не ожидал. Он был ошарашен, но от коллективных переговоров наотрез отказался: "Я нанимаю рабочих, я плачу им деньги, и если уж пошла такая мода, я же создам им и профсоюз, а с самозванцами никаких дел иметь не буду".
