Даниил Гранин - Однофамилец
Он молчал.
- А на Королькова вы напрасно, он вырос на своём месте, если б вы знали, сколько он пробил для наших математиков изданий, командировок по обмену. Это можно лишь с его упорством. У него характер есть, этого от него не отнимешь. Помните, Павлик, как он у нашего дома дежурил?..
Наконец-то из глубин и поверхности сознания всплыла картина осенней набережной, продрогшая фигура Королькова с поднятым воротником. Всякий раз, возвращаясь к Лазаревым, Кузьмин видел маячившего поодаль Королькова. До поздней ночи горе-кавалер бродил под окнами. Над ним смеялись. Аля потешалась откровенно и зло. На Королькова ничего не действовало. Однажды, рассвирепев, Кузьмин прогнал его, тогда Дудка перешёл на другую сторону Фонтанки, стал там ходить, мотаясь взад-вперёд, вдоль чугунных перил. Он был трус, слабак, зануда, его постная физиономия изображала страдание необыкновенной личности, - всё это смешило Кузьмина, знавшего, что Дудка бездарен, скучен и не имеет никаких надежд на успех. Все преимущества были на стороне Кузьмина. Тем не менее Дудка исступлённо продолжал свою безнадёжную борьбу. Иногда, обессилев, он повисал на перилах, тупо глядя в грязную воду. Лазарев боялся, что он утопится. Однажды Кузьмину это надоело. Почему-то вдруг обрыдло, и он уступил. Или отступил?
Постепенно провалы в памяти заполнялись клеточка за клеточкой, как в кроссворде.
- ...чего другого, а настойчивости ему хватает. Если им постоянно руководить. У американцев вышла книга "Роль жён в жизни учёных"...
- Что делает любовь, - сказал Кузьмин.
- Любви не было, - сказала Аля. - Был расчёт.
- Он же тебя любил?
- Он - да. А мне было не до любви. И глупо было ждать любимого. Кто я была? Разведёнка, учителка. Восемьдесят пять рэ в месяц, маленький ребёнок, жила в одной комнате с больной тёткой. Чего мне ждать? Мать-одиночка. Я уже без иллюзий была.
- А Корольков ходил под окнами.
- Примерно так. Во всяком случае, возник и не испугался. Счастлив был, когда я согласилась. Расчёт - он умнее любви. И честнее. Любовь с первым моим кончилась пьяными драками да судом. Квартиру потеряла. Нет, для прочного брака любовь не главное. Без неё даже лучше. Я для Королькова старалась, потому что отрабатывала, в благодарность. Отплатить хотела. Она подумала. - Да и должна я себя куда-то тратить.
- А он?
- А ты, а он, - передразнила Аля, - я пошла с вами, Павлик, не для исповеди. Что он, ему прекрасно, он считает, что это и есть любовь. Может, он и прав. Любовь разная бывает. Я столько ему отдала, столько возилась с ним, почти наново сделала, что и самой смотреть - сердце радуется... Так что иногда думаешь... Хотя...
Пауза возникла опасная, зыбкая, как трясина.
Часовые принимали их за любовную парочку: немолодые люди, у каждого семья, деться некуда, вот и кружат подальше от людей, в туманному безлюдье крепости.
А ведь могло и так случиться.
Вариант, который ещё возможен.
Отлитая, затверделая, казалось, навсегда, жизнь податливо размягчалась, позволяя всё смять и переделать.
Полосатые тюремные ворота, будки, каблуки по булыжнику...
Тень арки поглотила их и вырезала полукружием Неву, мглистое высвеченное снизу небо, комендантскую пристань. Волна била в гранит. Холодный ветер гулял по реке. Аля прижалась к Кузьмину. Ему захотелось спуститься к воде...
Прыгнуть на осклизлый камень...
Поднять Алю на руки...
- ...Как обидно, Павлик, что папа не дожил и не узнал.
Пружинка волос качнулась у её виска.
- ...такой триумф...
Или уехать сейчас с ней. Пойти на вокзал и уехать.
- ...почему вы не хотите? Что вам мешает?
- Ничего не мешает, - сказал он, - да этого мало.
- Что вас останавливает?
- Подумать надо, - примирительно сказал он.
- Чего думать? Завтра вечером заключительное заседание, поэтому сейчас надо решать. Нам надо ведь подготовиться. Боже, да за что вы цепляетесь? В крайнем случае назад всегда вернётесь. Такой-то хомут никуда не денется.
- Алечка, почему вы оба, с вашим учёным супругом, так свысока о моей работе...
Можете со мною, Павлик, без вашего примитивного мужского самолюбия. Вас никто не посмеет упрекнуть, вы не сбегаете, вы возвращаетесь к своему призванию.
- Слишком поздно.
- Там видно будет, сейчас следует использовать ситуацию, завтра на заседании вам надо сказать следующее...
Завтра ему предстоит встреча со следователем. Голубевская бригада кабельщиков по вечерам халтурила на соседнем заводе. Монтировали кабели. Откуда брали материал? Кузьмин объяснил следователю, что, хотя формально материал можно считать казённым, фактически же это бросовая арматура, захороненная в земле. У бригады своё хозяйство, учёт там вести невозможно. Следователь, человек бывалый, понял, что стоимость воронок, муфт, гильз копеечная, кое-что из дефицита стоило подороже, но и это следователя мало занимало. Его интересовало - знали ли мастер, начальник участка про эту халтуру. Кузьмин, выгораживая ребят, сказал, что он и сам знал. И начальство повыше знало. Не именно про этот завод, а что кабельщики и сетевики халтурят. Почему не запрещают эту халтуру? По многим причинам, прежде всего потому, что всякому предприятию позарез нужна подобная халтура, без неё не обойтись, специальной организации, которая бы вела такие работы, нет... Пока следователь писал, высунув кончик языка, он выглядел простаком, но когда он поднимал глаза, оплетённые тонкими морщинами, было ясно, что ему давно известно многое из того, что рассказывает Кузьмин. Когда Кузьмин предложил съездить на завод убедиться, следователь спросил, нужно ли это, Кузьмин настоял, не обратив внимания на интонацию. По новому цеху их водил заводской энергетик, также привлечённый по этому делу, испуганный, плохо выбритый человек с еле слышным голосом.
В цеху стояли серебристые камеры для каких-то испытаний, сушильные агрегаты, холодильные, сверкали эмаль, никель. Этот цех выглядел как лаборатория, красивая, чистая, тихая и неработающая. Торчали разведённые концы кабелей, обесточенных, невключённых. Появился директор завода. С ходу он набросился на следователя, грозя жаловаться в обком, в Совет министров. "Вы срываете выполнение госзаказа! - кричал он. - Вы ответите!" Ему надо было немедленно пустить этот цех. На любых условиях - отдавайте под суд бухгалтера, энергетика, но разрешите кабельщикам кончить работу. Следователь не соглашался, и директор стал сваливать незаконные действия на своего энергетика. Кузьмин не выдержал, вступился - ведь энергетик хотел выручить завод, он выполнял требования начальства. На это директор, считая, что Кузьмин хочет его "вмазать", заявил, что лично он понятия не имел о подобных махинациях, что он никогда ничего подобного бы не позволил.
Поведение директора обескуражило, - вместо того, чтобы замолвить слово за кабельщиков, директор топил их, а заодно и своих людей, так что от поездки никакой пользы не выходило. Следователь не преминул поставить директора в пример Кузьмину - вот как надо блюсти государственные интересы, а не выгораживать халтурщиков. Однако при этом, как бы невзначай, он справился у директора, почему не обеспечили кабельщиков заводским материалом. Ах, на заводе нет, но почему не запросили министерство? Фондированные материалы? Пока выхлопочешь, год пройдёт? Значит, директор всё же знал? Значит, у энергетика выхода не было? Или был? Вопросы мелькали быстрые, простенькие, и задавал он их с непонятливо-простодушным видом, и вскоре неизвестно как выявилось, что кабельщики и энергетик хоть и нарушали, но без них дело бы не продвинулось, а директор, тот как раз не способствовал, и сейчас в некотором смысле тормозит, поскольку если со стороны энергетика, как он указывает, есть злоупотребления, то надо заводить настоящее дело... На обратном пути следователь спросил: почему директор себя так ведёт? Кузьмин сперва назвал директора трусом, прохиндеем, делягой, но тут же усовестился: директор был заслуженный, прошёл огонь и медные трубы, - нет, дело в другом, на его месте, может, и Кузьмин вёл бы себя не лучше, потому что держать такой цех под замком никто не может себе позволить... А почему же Кузьмин защищает кабельщиков? Опять же не в силу благородства, разъяснил Кузьмин, а прежде всего потому, что кабельщиков не достать, дефицитная специальность. Вот и приходится цацкаться с ними. Да и выполняют-то они то, что, кроме них, никто не сделает, он действительно выручили завод... Он не стал добавлять, что, как бы их ни наказывать, ничего от этого измениться не может, сами предприятия толкают их на нарушения. Не первый раз его кабельщики попадались. Да бригадир Голубев и не таился. Похоже, привык к тому, что их отстоят. Они понимали ситуацию не хуже Кузьмина. Сам он вмешивался в крайнем случае. Было неприятно, что при этом тень подозрений ложилась и на него: "круговая порука", "честь мундира" и тому подобное. "Но кому от этого плохо, государство-то выигрывает?" А ему отвечали: "Государство не может выигрывать, если нарушается закон". К счастью, нынешний следователь избегал общих слов. "Всё же придётся привлечь бригадира", - как бы советуясь, сказал следователь. "Делайте что хотите". - "Что же вы, отступаетесь?" Он промолчал, но завтра Кузьмин скажет: "А меня это уже не интересует". - "Как так?" - "А вот так, я ухожу". - "Куда?" - "Далеко! Я улетаю от ваших дознаний, от взысканий, от наглеца Голубева, которого следовало бы проучит, от летучек, бесконечных бумажек, от хозактивов, от сметчиков, от новых распредустройств, приписок, отсыревшего кабеля, битых изоляторов, от печали вечерней своей опустелой конторы, - я улетаю, я удаляюсь".
