Сергей Аксаков - Записки ружейного охотника Оренбургской губернии
Не понимаю, отчего лебедь считался в старину лакомым или почетным блюдом у наших великих князей и даже царей; вероятно, знали искусство делать его мясо мягким, а мысль, что лебедь служил только украшением стола, должна быть несправедлива. Лебедь живет в старинных наших песнях, очевидно сложенных на юге России, живет также до сих пор в народной речи, хотя там, где теперь обитает настоящая Русь, лебедь не мог войти ни в песню, ни в речь, так мало знает и видит его народ. На юге, в Киеве, попал он в народные песни и на великокняжеские столы; его рушала, то есть разрезывала, сама великая княгиня, следовательно лебедя ели. Вероятно, оттуда, по преданию и старому обычаю, перебрался он на столы великих князей и царей московских и в народную современную речь, где слова лебедка и лебедушка остались навсегда выражением ласки и участия.
Про силу лебедя рассказывают чудеса: говорят, что он ударом крыла убивает до смерти собаку, если она приблизится к нему, легко раненному, или бросится на его детей. Мне даже называли охотника, которому лебедь переломил руку таким же ударом крыла. Судя по его величине, крепости и силе мускулов, толщине и жесткости костей и перьев, этим рассказам поверить. Пенья лебедей, разумеется, никто не слыхал, но зычный крик их и глухое гоготанье, весьма отличное от гусиного, слыхали все охотники, и в том числе я сам. Из всего сказанного мною о силе лебедей заключить, как они должны быть крепки к ружью. Где они постоянно водятся, там бьют их нулем, или безымянкой, и картечью, и то подкрадываясь поближе. Лебедей стреляют не для мяса, а для пуху, первоклассное достоинство которого известно всем.
Лебеди легко делаются ручными. Я сам видел их несколько годов сряду, живущих лето на отведенном им пруду, а зиму проводящих в теплой избе. Не могу только хорошенько сказать: маленькими или большими были они пойманы. Я слышал, что ручные лебеди выводят детей, как обыкновенные гуси, в избах и хлевах, но что для этого нужно достать сначала свежих лебединых яиц и подложить под гусыню. Высиженные ею лебедята вырастают в стае домашних гусей (первый год с подрезанными крыльями), делаются совершенно ручными и ведутся, как дворовые гуси.
2. ГУСЬ
Серым гусем называют его старинные русские песни, и называют верно.
Дикий гусь точно сер и отличается от гусыни только тем, что спина его потемнее, грудь, или зоб, покрыта черноватыми пятнышками, и сам он несколько поменьше. Дворовые русские гуси, по большей части белые или пегие, бывают иногда совершенно похожи пером на диких, то есть на прежних самих себя. Вся разница состоит в том, что вообще у русских гусей нос и ноги красноваты, и сами они потолще, пообъемистее; дикие же гуси подбористее, складнее, щеголеватее, а нос и лапки их желтовато-зеленоватого цвета. Весною, пролетом, гуси показываются очень рано; еще везде, бывало, лежит снег, пруды не начинали таять, а стаи гусей вдоль по течению реки летят да летят в вышине, прямо на север. Стаи всегда пролетают очень высоко, но гуси парами или в одиночку летят гораздо ниже. Ежедневно шатаясь около пруда и бродя вдоль реки, которая у нас очень рано очищалась от льда, я всегда имел один ствол, заряженный гусиною дробью, и мне не один раз удавалось спустить на землю пролетного гостя. Когда же время сделается теплее, оттают поля, разольются полые воды, стаи гусей летят гораздо ниже и спускаются на привольных местах: отдохнуть, поесть и поплавать. Пища гусей преимущественно состоит из мелкой молодой травы, семян растений и хлебных зерен. Гуси очень жадны. Когда корм приволен, то они до того обжираются, что не могут ходить: зоб перетягивает все тело; даже с трудом могут летать. Весною гуси бывают очень сторожки и редко подпускают охотника с подъезда и еще реже с подхода.
Надобно отыскивать благоприятную местность, из-за которой было бы подкрасться к ним поближе. Местность эта может быть: лес, кусты, пригорок, овраг, высокий берег реки, нескошенный камыш на прудах и озерах. Нечего и говорить, что стрелять надобно самою крупною дробью, безымянной, даже не худо иметь в запасе несколько картечных зарядов, чтоб пустить в стаю гусей, к которой ни подойти, ни подъехать, ни подкрасться в меру нет возможности.
Очень весело на дальнем расстоянии вырвать из станицы чистого пером, сытого телом прилетного гуся! Пошатавшись по хлебным полям, кое-где сохранившим насоренные еще осенью зерна, наплававшись по разливам рек, озер и прудов, гуси разбиваются на пары и начинают заботиться о гнездах, которые вьют всегда в самых крепких и глухих камышистых и болотистых уремах, состоящих из таловых кустов ольхи и березы, обыкновенно окружающих берега рек порядочной величины; я разумею реки, текущие по черноземной почве. Я не один раз нахаживал гусиные гнезда и всегда в таких непроходимых местах, что сам, бывало, удивишься, как попал туда. Гнездо обыкновенно кладется на сухом месте или на высокой кочке, просторное и круглое, свивается из сухой травы и устилается перышками и пухом, нащипанными гусыней из собственной хлупи.
Охотники говорят, что яиц бывает до двенадцати, но я более девяти не нахаживал. Они совершенно похожи на яйца русских гусей, разве крошечку поменьше и не так белы, а светлодикого, неопределенного цвета. Во время сиденья гусыни на яйцах гусь разделяет ее заботу: я сам спугивал гуся с гнезда и много раз нахаживал обоих стариков[20] с выводками молодых. История высиживания яиц у диких гусей, как и у всякой птицы, выводящей детей один раз в год, оканчивается в исходе мая или в начале июня: все исключения бывают следствием какого-нибудь несчастного случая, погубившего первые яйца.
В местах привольных, то есть по хорошим рекам с большими камышистыми озерами, и в это время года найти порядочные станицы гусей холостых: они обыкновенно на одном озере днюют, а на другом ночуют. Опытный охотник все это знает, или должен знать, и всегда может подкрасться к ним, плавающим на воде, щиплющим зеленую травку на лугу, усевшимся на ночлег вдоль берега, или подстеречь их на перелете с одного озера на другое в известные часы дня.
Молодые гусята вылупляются из яиц, покрытые серо-желтоватым пухом; они скоро получают способность плавать, нырять, и потому старики немедленно переселяют свою выводку на какую-нибудь тихую воду, то есть на озеро, заводь или плесо реки, непременно обросшей высокой травою, кустами, камышом, чтобы было где спрятаться в случае надобности. Мне рассказывали многие, что гусыня перетаскивает на воду поочередно за шею каждого гусенка, если вода далеко or гнезда или местность так неудобопроходима, что гусенку и пролезть трудно. Я этого не оспариваю, но должен сказать, что и самые маленькие гусята очень бойки и вороваты и часто уходили у меня из глаз в таких местах, что поистине надобно иметь много силы, чтоб втискаться и даже бегать в густой чаще высокой травы и молодых кустов. Впрочем, надобно вспомнить, что это переселение бывает немедленно после вылупления гусят и они должны быть еще в то время очень слабы. Когда молодые подрастут в полгуся и больше и даже почти оперятся, только не могут еще летать,[21] что бывает в исходе июня или начале июля, – охотники начинают охотиться за молодыми и старыми, линяющими в то время, гусями и называющимися подлинь. Но до этой охоты я никогда не был охотник, ибо ее производить и без ружья с приученными к такой ловле собаками. Охотнику приходится стрелять только тех молодых и старых гусей, которых собаки выгонят на реку или озеро, что бывает не часто: гусь подлинь и молодые гусята крепко и упорно держатся в траве, кустах и камышах, куда прячутся они при всяком шуме, при малейшем признаке опасности. Только совершенная крайность, то есть близко разинутый рот собаки, может заставить старого линючего гуся или совсем почти оперившегося гусенка, но у которого еще не подросли правильные перья в крыльях, выскочить на открытую поверхность воды. Боже мой, какой крик и шлепотню поднимают они своими отяжелевшими папоротками от налитых кровью толстых пеньков! Как неловки бывают в это время все их движения! Даже ныряют они так нелепо, что всегда виден не погрузившийся в воду зад! Разумеется, тут весьма удобно бить их из ружья и ненадобно употреблять крупной дроби: они тогда очень слабы, и всего пригоднее будет дробь 5-го нумера. Впрочем, привычные собаки, даже дворняжки, без помощи ружья наловят их довольно.
Старые гуси во время этого болезненного состояния бывают худы, и мясо их становится сухо и невкусно, а мясо молодых, напротив, очень мягко, и хотя они еще не жирны, но многие находят их очень вкусными.
Наконец, подросли, выровнялись, поднялись гусята и стали молодыми гусями; перелиняли, окрепли старые, выводки соединились с выводками, составились станицы, и начались ночные, или, правильнее сказать, утренние и вечерние экспедиции для опустошения хлебных полей, на которых поспели не только ржаные, но и яровые хлеба. За час до заката солнца стаи молодых гусей поднимаются с воды и под предводительством старых летят в поля. Сначала облетят большое пространство, высматривая, где им будет удобнее расположиться подальше от проезжих дорог или работающих в поле людей, какой хлеб будет посытнее, и, наконец, опускаются на какую-нибудь десятину или загон. Гуси предпочтительно любят хлеб безосый, как-то: гречу, овес и горох, но если не из чего выбирать, то едят и всякий. Почти до темной ночи изволят они продолжать свой долгий ужин; но вот раздается громкое призывное гоготанье стариков; молодые, которые, жадно глотая сытный корм, разбрелись во все стороны по хлебам, торопливо собираются в кучу, переваливаясь передами от тяжести набитых не в меру зобов, перекликаются между собой, и вся стая с зычным криком тяжело поднимается, летит тихо и низко, всегда по одному направлению, к тому озеру, или берегу реки, или верховью уединенного пруда, на котором она обыкновенно ночует. Прилетев на место, гуси шумно опускаются на воду, распахнув ее грудью на обе стороны, жадно напиваются и сейчас садятся на ночлег, для чего выбирается берег плоский, ровный, не заросший ни кустами, ни камышом, чтоб ниоткуда не могла подкрасться к ним опасность. От нескольких ночевок большой стаи примнется, вытолочется трава на берегу, а от горячего их помета покраснеет и высохнет. Гуси завертывают голову под крыло, ложатся, или лучше сказать, опускаются на хлупь и брюхо, и засыпают. Но старики составляют ночную стражу и не спят поочередно или так чутко дремлют, что ничто не ускользает от их внимательного слуха. При всяком шорохе сторожевой гусь тревожно загогочет, и все откликаются, встают, выправляются, вытягивают шеи и готовы лететь; но шум замолк, сторожевой гусь гогочет совсем другим голосом, тихо, успокоительно, и вся стая, отвечая ему такими же звуками, снова усаживается и засыпает. Так бывает не один раз в ночь, особенно уже в довольно длинные сентябрьские ночи. Если же тревога была не пустая, если точно человек или зверь приблизится к стае – быстро поднимаются старики, и стремглав бросаются за ними молодые, оглашая зыбучий берег и спящие в тумане воды и всю окрестность таким пронзительным, зычным криком, что услышать его за версту и более… И вся эта тревога бывает иногда от хорька и даже горностая, которые имеют наглость нападать на спящих гусей. Когда же ночь проходит благополучно, то сторожевой гусь, едва забелеет заря на востоке, разбудит звонким криком всю стаю, и она снова, вслед за стариками, полетит уже в знакомое поле и точно тем же порядком примется за ранний завтрак, какой наблюдала недавно за поздним ужином. Снова набиваются едва просиженные[22] зобы, и снова по призывному крику стариков, при ярких лучах давно взошедшего солнца, собирается стая и летит уже на другое озеро, плесо реки или залив пруда, на котором проводит день.
