Собрание сочинений в десяти томах. Том 6 - Юзеф Игнаций Крашевский
Когда мы дошли до страстной сцены между Терезой и Яковом, он не решался читать далее. Я напрасно настаивала, он не хотел продолжать; он не мог скрыть своего волнения; чувство, раздраженное чтением, рвалось наружу. Может быть, и я, потеряв терпение, довела его до неизбежного признания, которого он боялся. Наконец, он открылся — у меня не хватило ни слов, ни силы; молча я подала ему руку, мы разговаривали только глазами. Он любит меня; я почувствовала бы, если бы он лгал: притворство обнаружилось бы в словах, в движениях, но нет, он любит меня! А я… зачем писать? Я люблю его также горячо и всегда буду любить. Пишу эти слова, и у меня потемнело в глазах: человек часто в жизни произносит это слово всегда, но оно бывает так непродолжительно. Грустно, печально, страшно даже на пороге самого счастья!
На другой день мы увиделись только вечером; он приехал с конюшим. Старик целый день провел в Западлисках, но о вчерашнем разговоре ничего не знал. Я встретила их с радостным и сияющим лицом; конюший, посмотрев на меня, вероятно, догадался, потому что все это время он упрекал меня, что я грущу. Действительно, я просияла от радости и помолодела, — такая быстрая перемена не могла быть без причины. Конюший, заметив это, сказал мне мимоходом:
— А может быть, уже сделано предложение?
— Отгадайте? — спросила я шутя.
— Ты готова сама броситься на шею! — сказал он нахмурившись.
— Я? Нет!
— Так он дерзкий! Этого-то я не ожидал.
Чуть заметная грусть и ревность выразились на его лице.
— И так он отнимает тебя! — воскликнул старик. — Ты не будешь любить меня. Он все еще сердится, я сделал ему столько зла!
— Пан Юрий, — возразила я, — вы ведь любите пана конюшего и не помните зла?
Этот неожиданный вопрос озадачил Юрия.
— Без всякого сомнения, я уважаю деда и не помню зла, которое он сделал мне.
— О, нет! Не верю, — ответил конюший, качая головой, — ведь я немало насолил тебе. Теперь нечего вспоминать старое, не правда ли?
— Как теперь? — спросил Юрий.
— Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю?
У старого, почтенного Немврода навернулись слезы на глазах.
— Слушай, хлопец, — сказал он серьезно, — против воли Божией не пойдешь, я напрасно ломал бы голову, чтобы разорвать то, что Бог сказал: видно, судьба! Но помни, помни, что это не пустая шутка! Бог дает тебе просто ангела, а не женщину: умную, с характером, красивую, добрую, и если ты не постараешься быть достойным ее, ну, так, знай… если ты не сделаешь ее счастливой, как Бог на небе — отомщу, помни это, о, безжалостно отомщу!
Юрий поцеловал его в плечо; они обнялись; конюший заплакал, потом сел около стола и задумался.
Выслушай еще другую историю, милая Фанни, которую Юрий рассказал мне. Он был тогда у Грабы, когда конюший приехал в своей бричке с таинственным видом и с иронически-злобной улыбкой на устах. Еще у крыльца он спросил:
— Ну, дорогой сосед, где ваш сын?
— Кажется, поехал на охоту, — отвечал Граба.
— Ой ли?
— Мне кажется.
— Теперь не время охотиться. Можете ли вы уделить мне свободный часик?
— Я весь к вашим услугам.
— Можете ли вы поехать со мной за несколько миль?
— С удовольствием. Он обернулся к Юрию.
— Ну, и пан Юрий тоже.
— Я сейчас уезжаю в Западлиски.
— Нет, пан Юрий тоже с нами поедет, — ответил конюший.
— Куда это?
— О, какое любопытство! Узнаете куда!.. Ну, а если б в Замалинное, навестить наших добрых Суминов?
— С большим удовольствием! — ответили оба и поехали все трое.
В этом путешествии скрывалась тайна. Конюший тер руки, с беспокойством все высматривал, скоро ли они приедут. Приближаясь к двору, он высунулся из брички и указал старому Граба на привязанную к забору лошадь:
— Не Сарнечка ли это пана Яна (так называлась его верховая лошадь)?
— Да, в самом деле, — сказал Граба, — это Сарнечка Яна.
— Что пан Ян делает здесь? — смеясь, спросил конюший.
— Что? Он, как и мы, приехал навестить Суминов, — равнодушно ответил отец.
— Кажется, он частенько приезжает сюда?
— Нет ничего удивительного, они очень добрые люди.
Конюший полагал, что Граба будет сильно удивлен, увидав своего сына в бедной хижине, но ошибся в предположении и замолчал. Мы молча подъехали к крыльцу. Конюший прошел на цыпочках через гостиную, ведя за собою пана Грабу.
Старушка, мать Сумина, дремала над чулком; панна Юлия, ее дочь, вышивала в пяльцах у окна; Ян Граба сзади ее читал вслух книгу.
Неудивительно, что они не услышали, когда мы приехали. Конюший указал рукой отцу на эту парочку, как будто хотел сказать: а что? Отец улыбнулся.
В гостиной все уже зашевелилось. Бабушка сорвалась с подушек, воскликнув:
— О, Иисусе Христе, Пресвятая Дева! Пан конюший!
Ян отскочил, покраснел; барышня не успела поклониться — убежала.
Однако понемножку все пришло в нормальный порядок; и хотя на лицах выражалась еще тревога, но спокойный и веселый вид пана Грабы, самой страшной здесь фигуры, вскоре успокоил суматоху в доме. Конюший, полагая, что отцу нужно объяснить какие отношения связывают его сына с бедным шляхетским домом, постоянно преследовал Яна и Юлию вместе. Граба, как будто не замечая этого, был очень весел, с хозяином разговаривал о хозяйстве, с бабушкой о генеалогии, с девицами о цветах. Юлия бросала на него испуганный взгляд, как будто умоляющий о пощаде; сын был грустен, но покоен.
Перед самым почти отъездом, когда все поднялись со своих мест, старый Граба подошел к пани Терезе со следующими словами:
— Я приехал сюда не столько для того, чтобы навестить вас, сколько по другому более важному делу.
Все побледнели; конюший зажал рот, ожидая, что будет.
— Я упросил папа конюшего приехать вместе со мной, чтобы торжественно просить руки вашей дочери для моего Яна.
Старушка от удивления не могла промолвить ни одного слова; она не верила своим ушам, ломала руки и упала в кресло.
— Я знаю о его привязанности к панне Юлии, знаю, что вы считаете этот брак неровным, и вежливым образом давали ему заметить о напрасном посещении вашего дома; знаю, что Ян с терпением перенес все, любит панну Юлию, и во всех отношениях будет с нею счастлив, и потому
