Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг
В какой-то момент доктор Дарувалла открыто улыбнулся этой мадонне с младенцем – они были хорошо освещены, и доктору следовало бы догадаться, что они так же хорошо видят его, стоящего под другим фонарем. Но Фаррух забыл, что он не в Индии, не подумал, что он, человек другой расы, может быть неправильно понят этой женщиной, которая при свете уличных фонарей и белизне падающего снега смотрела теперь на его чуждое ей лицо как на внезапное появление большой собаки, спущенной с поводка. Почему этот иностранец улыбался ей?
Очевидный страх в глазах женщины оскорбил и устыдил доктора Даруваллу; он тут же скомкал улыбку и отвернулся. Затем доктор осознал, что стоит не там, где следует. Джулия ведь объясняла, чтобы он ждал ее на северо-западном углу Лонсдейл и Рассел-Хилл-роуд, где теперь и стояли мать и сын. Но перейти улицу и встать рядом с ними, скорее всего, означало вызвать панику у женщины – в лучшем случае самые дурные предчувствия. В худшем случае она может закричать и позвать на помощь; на крики сбегутся прохожие – возможно, вызовут полицию!
Поэтому доктор Дарувалла, отвернувшись и чуть ли не крадучись, неловко пересек Рассел-Хилл-роуд, что, несомненно, дало женщине еще больше поводов подозревать его в чем-то скверном. Воровато пересекая улицу, Фаррух производил впечатление человека с преступными намерениями. Он быстро прошел мимо женщины и ребенка – прошмыгнул без приветствия: если бы доктор открыл рот, то наверняка так бы испугал женщину, что она могла бы попасть под машину (хотя улица была пуста). Доктор Дарувалла занял позицию в десяти ярдах от того места, где Джулия велела ему находиться. Там он стоял, словно извращенец, собирающийся с духом, чтобы трусливо напасть на свою жертву; он знал, что свет фонаря едва доходит до обочины, где он остановился.
Мать, теперь испуганная не на шутку, быстро пошла прочь, таща за собой маленького сына. Это была среднего роста, хорошо одетая худенькая женщина лет двадцати с небольшим, но ни ее молодость, ни ее одежда не могли скрыть внутреннюю борьбу с ужасом, который ее охватил. Выражение ее лица ясно говорило доктору Дарувалле, за кого она его принимает. Под его, казалось бы, модным черным пальто из шерсти, с черным бархатным воротником и черными бархатными лацканами, наверняка скрывался голый самец, которому до смерти хотелось показать себя во всей красе. Дрожа от страха, мать повернулась спиной к темной фигуре доктора, заслуживающей всяческого осуждения, но в этот момент ее маленький сын тоже заметил незнакомца. Мальчику было не страшно – ему было просто любопытно. Он все пытался выдернуть свою руку, которую не отпускала его растерянная мать. Высунув маленький язык под падающие снежные хлопья, ребенок теперь не сводил глаз с необычного иностранца.
Доктор Дарувалла тоже попытался сосредоточиться на снеге. Он невольно высунул язык, словно рефлекторно подражая маленькому мальчику, – уже много лет ему не приходило в голову высовывать язык. Но теперь молодая мать могла окончательно убедиться в том, что этот иностранец явно ненормален, – рот раскрыт, язык наружу, глаза моргают, когда снежинки падают ему на ресницы.
Что касается его век, Фаррух чувствовал, что они тяжелые; случайному наблюдателю они показались бы опухшими – за этим стояли возраст, усталость, годы возлияний. Но молодую мать, охваченную паникой, они, должно быть, поразили по иной причине – как демонические веки Востока; казалось, что глаза доктора Даруваллы, едва освещенные уличными огнями, прикрыты капюшонами – как у змеи.
Однако ее сын не боялся иностранца; высунутые навстречу снегу языки как бы объединяли их. Эта схожесть немедленно повлияла на маленького мальчика. Детский, бессознательный жест Фарруха, должно быть, снял предубеждение мальчика против незнакомцев, поскольку он внезапно вырвался и, раскинув руки, направился к изумленному индийцу.
Мать была слишком напугана, чтобы в голос позвать по имени своего сына. Задыхаясь, она лишь издала горловой невнятный звук. Она замешкалась, вместо того чтобы броситься за сыном, словно ноги у нее оледенели или окаменели. Она смирилась со своей судьбой; она прекрасно знала, что будет дальше! Когда она приблизится к незнакомцу, черное пальто распахнется и перед ней предстанут мужские гениталии поистине неисповедимого Востока.
Чтобы больше не пугать ее, доктор Дарувалла сделал вид, что не замечает бегущего к нему ребенка. Он мог легко себе представить мысли молодой женщины в этот момент: «О, эти хитрые извращенцы! Особенно эти цветные». Это была как раз та ситуация, которой иностранцы (особенно «цветные») больше всего боятся. Ведь ничего такого, абсолютно ничего не происходило, с горечью подумал доктор, но молодая женщина была уверена, что она и ее сын балансируют на грани шока, если не смертельной угрозы.
Фаррух чуть не крикнул: «Простите, милая леди, но вам ничего не угрожает!» Он убежал бы от ребенка, если бы не подозревал, что мальчик бегает быстрее; к тому же его собиралась подвезти Джулия, и убегать ему от матери и маленького сына… Нет, это было бы слишком нелепо.
И в этот момент маленький мальчик дотронулся до него – точнее, уверенно, но вежливо дернул за рукав, – затем маленькая рука в рукавице схватила указательный палец доктора и потянула к себе. У доктора Даруваллы не было иного выбора, кроме как глянуть вниз, в открытое лицо, которое смотрело на него; по сравнению с чистой белизной снега щеки мальчика были отмечены легким румянцем.
– Извините, – сказал маленький джентльмен. – Вы откуда?
Вот так вопрос! – подумал доктор Дарувалла. Это всегда был вопрос вопросов. В своей взрослой жизни он обычно отвечал на него буквальной правдой, которую в глубине души считал ложью.
«Я из Индии», – обычно говорил доктор, но этого не чувствовал; в этом не звучало правды. «Я из Торонто», – иногда говорил он, в чем было еще больше неправды и меньше уверенности. Или он отвечал поумнее: «Я из Торонто, пролетом через Бомбей». Если он действительно хотел выглядеть остряком, он отвечал: «Я из Торонто, пролетом через Вену и Бомбей». Он мог продолжать упражняться во лжи, а именно – что он просто откуда-то.
Если надо, он всегда мог подчеркнуть, что получил европейское образование; он мог создать пряную смесь масала из своего детства в Бомбее, подмешав в свой английский язык привкус акцента хинди; он мог также беспощадно и невозмутимо прикончить разговор тем, что у него, жителя Торонто, всегда было в загашнике: «Как вы, возможно, знаете, в Торонто много индийцев». При подходящем случае он так бы и сказал. Доктор Дарувалла мог притвориться, что его вполне
