Empire V. Бэтман Аполло - Виктор Олегович Пелевин
Мент, которому принадлежал щит, даже не был в курсе.
И меня вдруг проняло до костей.
Или, может быть, правильнее сказать — отпустило. Потому что в моей душе в эту секунду уже не было ни бесконечного одиночества, ни метафизического недоверия к женщине, ни безнадежного понимания, что выхода из моего экзистенциального тупика нет и не может быть в природе.
Ад куда-то исчез.
Мало того, мне даже не было холодно.
Все было смыто злобой на этих тупых скоморохов в riot gear[39], вздумавших надо мной издеваться. А теперь, когда оказалось, что скоморохи тут ни при чем, наступила долгая секунда тишины, какой-то замершей озадаченности. Точь-в-точь как при приеме баблоса. И почти как при лицезрении Великого Вампира. Эта секунда была поразительной.
На моих глазах выступили слезы.
— Щит родины, — прошептал я, — щит родины…
Нельзя было сказать, будто я что-то понял.
Совсем наоброт.
Я вдруг перестал понимать все то, что с такой яростной самоотдачей понимал перед этим весь день. И я больше не хотел это понимать. Никогда вообще.
Мне не нужно было это бессмысленное беличье колесо в голове, из которого я только что случайно вывалился на свободу. Наверно, именно это имела в виду Софи, говоря про indigenous mind.
Но увести туда благодарное человечество было невозможно. Свобода была недостижима. Она была слишком близко, чтобы можно было сделать в ее сторону хоть шаг. Она была раньше любой мысли и любого шага.
Увы, свобода кончалась именно там, где начинался человек. Даже я, вампир, не мог надолго вырваться из под власти ума «Б».
Меня уже подтащили к автозаку, и я почувствовал, что волшебное переживание внутренней незаполненности уходит. Но это меня не пугало. Я знал, что ничего не надо удерживать, ничего…
Из автозака вылез офицер в кителе и фуражке — судя по всему, нечто вроде штабного центуриона.
— Что там? — спросил он хмуро. — Балаклавинг?
— Путинг, — ответил один из омоновцев.
Офицер с сомнением смерил меня глазами.
— Точно не балаклавинг?
— Не, — сказал омоновец. — Реально путинг. У него нос на маске и крылья. Типо журавль. Все забыли уже, а он еще помнит…
Я заметил на погонах офицера в фуражке три больших звезды. Полковник. Вот и мой билет домой.
— Ну что ж, — сказал полковник, все так же хмуро изучая мой наряд, — мы за путинг не караем… Журавляйте, граждане, на здоровье…
Его глаза остановились на моей майке.
— А вот за призывы к насильственным действиям сексуального характера… Публичные призывы к массовым сексуальным действиям… Это уже серьезней. Да отпусти ты его. А то будет потом синяками торговать…
Державший меня омоновец разжал свои клешни.
— Тут вчера у одного тоже интересная кофтень была, — продолжал полковник. — «Мутен Судак». И ведь не подкопаешься вроде. Девки смотрят как на героя. Наглый такой. Думает, самый умный. А на кармане двадцать грамм конопли…
Омоновцы весело заржали.
— Господин офицер, — сказал я полковнику, — могу я сообщить вам нечто важное?
— Важное? Ну сообщи.
— Приватно, — сказал я, — чтобы ваши подчиненные не слышали. Это секретная информация государственного значения.
Полковник посмотрел на меня с интересом.
— Ну давай. Скажи на ухо.
И он развернул ко мне свое ухо — большое и надежное, морозное красное ухо российской власти.
Я шагнул к нему, поднялся на цыпочки (он был выше меня почти на голову) и тихо сказал первое, что пришло в голову:
— Терпи, халдей, аватаром будешь.
А потом быстро и сильно укусил его за шею сквозь дырку в балаклаве. Не так, как мы делаем это обычно, а просто зубами. Грубо и по-человечески.
Меня поразила та мускульная энергия, та, я бы сказал, радостная бетховенская сила, которую я вложил в это движение челюстей. Словно что-то долгие годы копилось в моей груди — и вырвалось наконец на свободу сверкающей всепобеждающей песней, которую не задушишь и не убьешь. На одну секунду я испытал головокружительное счастье — а потом ужаснулся, ибо понял, что до сих пор не знаю про себя ничего.
На шее полковника выступила кровь. Он побледнел, отшатнулся и выхватил из кобуры пистолет на тонком кожаном ремешке.
— Стоять!
Я никуда не шел — и сообразил, что он кричит не мне, а омоновцам, уже занесшим надо мной кулаки.
— Я сам с этой блядью поговорю, — сказал полковник и указал стволом на дверь в автозак. — Внутрь бегом, сука!
Омоновцы сильно нервничали, что мне ни разу не попало от них по шее — это было видно по их лицам.
— Спокойно, ребята, спокойно, — повторил полковник, вытирая с шеи кровь. — Я сам, лично… Только дай мне вот это…
Он взял у понимающе осклабившегося омоновца дубинку — и пихнул меня во вместительное нутро машины.
— Не беспокоить, пока не позову, — сказал он.
Как только дверной замок щелкнул, поведение полковника изменилось самым разительным образом. Первым делом он прошел мимо меня и на полную громкость включил плоский телевизор, свисающий на штанге с потолка (машина, похоже, возила не задержанных, а самих ментов — внутри она напоминала с любовью оборудованную бытовку строителей).
— Это чтоб крики глушить, — улыбнулся он, отогнул лацкан и показал мне маленькую золотую маску-значок.
Я кивнул.
— Зачем сами так рискуете? — спросил он, указывая на мои потрепанные черные крылья.
В его голосе звучала неподдельная забота.
— Хотел пропитаться, — ответил я.
— Чем?
— Солнечным соком жизни. И потом, я считаю, что вампир должен быть в
