Верните белых лебедей - Николай Максимович Ольков
К вечеру женщины разошлись, остались три родственницы, пришедшие из соседней деревни, то ли сёстры второго мужа, то ли отца, которого Родя так и не видел никогда. Записала мать его в сельсовете на свою фамилию и отчество своё дала — Петрович, а кто отец парня — так и не смогли допытаться. Родя помнил, как первый раз в деревенской ребячьей драке назвали его выблядком, ему тогда разбили нос и губы, он пришёл домой в предчувствии ещё большей боли:
— Мама, пошто меня обзывают?
Мать обхватила его руками, потащила к рукомойнику, умыла лицо, поцеловала в опухшие губы:
— Терпи, сынок, будут так звать — уходи от греха.
Не ушёл. В седьмом классе учился, в очередной драке вынул из кармана ножичек-складешок, у каждого пацана такой был, даже развернуть не успел. Не учли, суд был суров: детская колония…
Луша сходила домой, управилась со своим хозяйством, вернулась:
— Ты бы, Родя, шёл к нам, тут тебе и отдохнуть негде.
Родя промолчал, подвинул табуретку к гробу, сел. Луша больше не предлагала. Тётки — две на кровати, одна на печи — дружно захрапели. Луша сидела в кутнем углу:
— Родя, ты хоть скажись, как живёшь, чем занимасся?
— Нормально живу, тётка Лукерья, работаю.
— Семья есть, ребятишки? — интересовалась тётка.
— Нет, — резко ответил он.
— Мать всё ждала, можа, внуков привезёшь погостить. Ты пошто такой нелюдимый-то? Мать-то пошто так?
— Не надо, тётка Лукерья, — Родион исподлобья на неё посмотрел и встал.
— Ладно, Бог тебе судья.
К обеду гроб вынесли, поставили на телегу и повезли на могилки. Несколько человек потянулось следом. Копальщики могилы сидели и ждали. Кто-то из баб завыл, но её не поддержали, Родион понял, что боятся его или стесняются. Дед Тихон рассказал, что для деревенских он бандит, вроде даже главарь, его и в тюрьму не садят, потому что в авторитете. Он первым подошёл к гробу, поцеловал мать в лоб и велел закрывать крышкой. Застучали молотки, кто-то опять всплакнул, Родя отозвал в сторону тётку Лукерью:
— Оставляю тебе вот эту пачку, заплати всем, кому положено, помяните мать и все обеды справь. Я, может быть, скоро приеду.
Не приехал…
Опять вспомнился молодой человек с кладбища, что он говорил про детей? Трое у него? Хорошо это или плохо — Бывалый улыбнулся: он не знал. Есть сын, но характер не позволял идти к Настёне на поклон, посылал деньги, направлял ребят узнать, не встречается ли с кем, не вышла ли замуж. А ведь и самому третий десяток, женщин полно, ему по звонку привозят самых-самых, но все они одинаковы, дежурно целуют, дежурно стонут, бесстыдно голыми выходят из душа.
Гроза постепенно скатилась, и только дальние сполохи молний и глухой рокот грома напоминали о беспокойной ночи. Родя заставил себя лечь и уснуть, все распоряжения в офисе он дал накануне и никому не сказал, что уезжает. Вечером начальник службы безопасности по телефону поинтересовался, будут ли указания на утро, Родя ответил, что даёт охране выходной.
Управлять собой, своим настроением и состоянием его научил старый узбек, к которому в чайхану он ездил покушать настоящий плов. Узбек со странным именем Алахитдин поразил его абсолютной невозмутимостью, безупречной аккуратностью и чистотой, его сухое и чистое лицо с бритой головой, покрытой аракчинкой, украшала седая остренькая бородка. Он плохо говорил по-русски, но всё понимал. Родя уже и не помнит, кто привёл его к Алахитдину, но ему тут нравилось всё, но больше всего хозяин. Он всегда теперь встречал Родиона, вежливо кланялся и говорил, что плов будет готов, едва солнце два раза успеет спрятаться в облаках. Говорил, что сегодня свежий барашек, поскольку он говорил так почти всегда, Родя однажды дал команду тихонько проверить. Точно, мясо было свежее, ещё тёплое.
В тот раз Бывалый приехал в скверном настроении, что-то не ладилось, подводили партнёры, наседала налоговая инспекция, старый узбек заметил это и подошёл к столику:
— Зачем запустил чёрные думы в свою башку? Ты давно любишь мою чайхану и хорошо платишь, ты знаешь толк в плове и шашлыке, отличишь настоящий чай от помоев. Я тебя уважаю, потому скажи, что за зверь терзает твою душу?
Родя всё рассказал узбеку, тот взял его за руку и повёл в свою комнату за перегородкой.
— Сядь тут. Туфли сними, ремень убери, наган под салфетку положи. Смотри мне в глаза и думай о хорошем. Жены нет, детей нет. О чём думать? Думай о полёте, ты, как птица, летишь над землёй, внизу арыки и аулы, стада овец пасутся в долинах, караван верблюдов везёт товары людям. Много декхан работает в садах и на полях, это хлопок так красиво растёт…
Дальше Бывалый уже не слышал, он видел и поля, и сады, и красивых узбечек, и прохладный ветер, настоянный на всех цветах долины, обдувал его и ласкал. Когда он очнулся, Алахитдин улыбался ему, прищурив глаза:
— Приходи через три дня, вечером, в твоей башке много грязи, надо уборкой заниматься.
Родя потянулся к барсетке, но узбек поймал за руку:
— Оставь деньги. Деньги — зло, я помогу тебе просто так. Ты хороший человек, я так думаю.
Уроки старика Родя усвоил быстро, научился отключаться на четверть часа в любой обстановке, стал сдержанным, невозмутимым, чем иногда пугал сотрудников. Вот и сейчас — откинул покрывало, заботливо заправленное Варей, лёг на мягкое гостеприимное одеяло, расслабился, перестал думать, но сна не было.
Когда приехал к узбеку, как и договорились, через три дня, процедура проходила в той же комнатке, только Родя лёг на кушетку, больше похожую на топчан, Алахитдин сел рядом, долго глядел в глаза, Родя снова уснул и спал, видимо, долго, потому что в комнате было темно. Он приподнялся, кто-то раздвинул шторы на окне, и в квадрате света появилась женская фигура.
— Вы хорошо спали, и я закрыла окно.
Она подошла ближе, и Родя увидел молодую, даже юную узбечку с множеством косичек на голове, в цветном просторном халате, который даже при лёгком движении выдавал её заманчивую фигуру. Что-то шевельнулось в памяти и исчезло…
— Отец работает, а меня попросил быть около вас. Я позову его.
Старый узбек сел рядом.
— У тебя тут, — он постучал по своей голове, — кровь портится, долго сидит, свежей крови нет, а старая не уходит. Надо лечить вот тут, — он опять постучал по своей шее. — Гузель будет тебя лечить, она ещё ребёнок, но Аллах дал ей знание. Это моя старшая дочь. На родине совсем бедно,
