Обратный билет - Габор Т. Санто

пишешь мне о «мировом гражданстве», и найдется немало евреев, которые думают так же. А ведь никакой путь не ведет к общечеловеческому напрямик. После, когда человек поймет, что он упустил, тогда, поверь, все станет ясным, все найдет объяснение. Опыт у современного человека тот же, что и у наших мудрецов: мы живем в изгнании, и продолжаться это будет до тех пор, пока все мы не станем достойны Искупления. Ты и все, кто думает так же, как ты, — вы бежите от самих себя, от своей судьбы, от своей миссии, отвергая таким образом единственный реальный шанс, который для еврея — не просто возможность, одна из многих, но мицва, обязательная для всех нас, Божья заповедь. Выполняем мы ее или нет — она существует. Наш путь к целому может вести только через наш удел, через призвание, предназначенное нам, исключительно нам, через нашу собственную судьбу. Герб это или клеймо, но, что бы мы ни думали, что бы ни делали, это наша миссия. И даже тот, кто нас ненавидит, тоже напоминает нам об этом нашем долге. Возможно, в этом — как раз их призвание. Ведь пути Господни неисповедимы.

Я должен быть человеком, пишешь ты, человеком без всяких эпитетов. Но ведь это опять же абстракция, папа: на сей раз абстракция «гуманизма». И она тоже — бесплодна. Пойми, то, что происходит, — вовсе не случайно. Ты можешь тысячу раз пытаться избавиться от своего еврейства: еврейство все равно не покинет тебя. Это — наша судьба, папа, от судьбы же своей никому не уйти. Мы могли бы быть голландцами, или албанцами, или французами, но ты ведь согласишься, что это не то же самое! Разве это не заставляет задуматься?

Надо заканчивать, я и так уже слишком долго болтал о несущественном, мирском. Оправдывает меня лишь одно: ты спросил, а я почтительно отвечаю. Суть не в том, откуда я добрался сюда, суть в том, что я добрался и нахожусь здесь. В будущем я наверняка не буду писать так много и в таком тоне, но это был исключительный случай, ты, видимо, тоже это понимаешь. Я вроде как тебе представлялся. Прилагаю свою фотографию, сделана она недавно, на сеуде мицве (праздничном пиршестве) по случаю моего возвращения к Торе.

В своем письме ты сказал, что гордишься мной. Думаю, теперь у тебя есть на то причина, даже если ты в данный момент и не чувствуешь ничего такого. Надеюсь, со временем ты меня поймешь. Еще ты написал, что мы давно не говорили с тобой о серьезных вещах. (Пожалуй, вообще ни разу.) Сейчас мы это можем, вероятно, восполнить. И полагаю, у нас еще будут такие возможности — если ты посчитаешь это уместным и, разумеется, если Всевышний захочет.

Обнимаю.

Твой сын

Авроом».

Когда он складывал страницы письма (их было двенадцать), руки у него дрожали. Глаза жгло, горло и губы пересохли. В конверте лежал еще один конверт, поменьше: сначала он его не заметил. Вытащив и нервно пытаясь вскрыть, он разорвал его наискось.

Будто траурное извещение, подумал он, глядя на черный пиджак, длинные пейсы и черную шляпу над белым лбом. А вообще — то же узкое, с резкими чертами лицо, очки, карие, глубоко сидящие глаза, те же сжатые губы, за которыми прячется беспокойство, — что и на его собственном черно-белом снимке, сделанном тридцать лет назад, на вручении диплома.

Эта фотография была цветной, но лицо сына все равно казалось неживым: оно было белым, как его доверху застегнутая рубашка. То ли одежда была тому причиной, то ли редкая, рыжеватая щетина, которую он впервые увидел на лице сына, но у него сдавило горло, и он, глотая слезы, вынужден был сказать себе, что взгляд, устремленный на него с фотографии, — все-таки чужой ему взгляд.

Жертвы Холокоста обслуживаются вне очереди

Шалом, всем добрый день, сердечно приветствую уважаемых гостей, участников группового тура от фирмы «Вива Трэвел», на фестивале «Нет новому Холокосту!», желаю приятно провести время, очень вам советую, не суетитесь, не толкайтесь, сохраняйте спокойствие, не создавайте панику, для паники никаких причин, номера уже всем выделены, двухместные, четырехместные, для любителей ностальгировать — сорокаместные, с двухъярусными нарами, слева мужчины, справа женщины, ну-ну, не надо волноваться, шутка, я сама через это прошла, честно, но знаете, главное, чтобы мы снова могли смеяться или, во всяком случае, разумно воспринимать то, что с нами было, для этого мы, собственно, здесь, а сейчас прошу обратить внимание, гостевые анкеты нужно заполнять правильно, фамилия, имя, адрес, телефон, прежняя фамилия, перешли ли в христианство, тоже шутка, из номеров ничего на память не брать, владелец гостиницы — председатель местной общины, но пейте, ешьте и платите, сколько захочется, в конце концов один раз живем, а пропо, позвольте маленький анекдот, не знаю, может, уже слышали, на всякий случай расскажу; приходит блондинка на курсы реинкарнации и говорит: дорого, конечно, дорого, но живем-то один раз; а вот еще, раз уж вы так весело настроены: что означает черная прядь в прическе блондинки, а? луч надежды; ладно, повеселились и хватит, хотя для сплочения коллектива чуть-чуть несерьезности — тоже вещь полезная, шутить люди даже там шутили, мне ли этого не знать, а потом, я ведь еще замсекретаря по оргвопросам была, я же сказала, не толкайтесь, не лезьте вперед, жертвы Холокоста проходят без очереди, дадим им возможность разместиться первыми, все-таки это мемориальная экскурсия, ведите себя достойно, сколько в группе не говорящих по-венгерски? одного не пойму: тогда зачем они именно в эту группу записались? ладно, потом мы их тоже спросим, и обещаю, у каждого будет возможность рассказать свою историю, у каждого! так что чувствовать себя будем великолепно, если, конечно, захотим, а в самом деле, я и не посмотрела, блондинок среди нас нет? впрочем, если есть, они все равно шведки, значит, не понимают, что я говорю, им переводчик переведет, а если я подмигну, не станет переводить, у меня ведь так, один глаз плачет, второй — стеклянный, тоже шутка! просьба держаться вместе, следите за моим зонтиком, сине-белые полоски, видите? сине-белый зонтик, сейчас и это позволено, до чего хорош собой взгляд небесно… бело-голубой, прошу прощения за плохой каламбур,