Изгой - Сэди Джонс
– Пойду позвоню доктору Штрехену.
Эд отнял руку от лица.
– Очень страшно выглядит?
– Ужасно. Подожди здесь, пока я звоню. Если нос сломан, он тебе его вправит. Ты знаешь, как вправляют нос?
Она скрылась за занавеской, и Эд остался ждать у стола. Кит забралась с ногами в кресло напротив, разглядывая сбитую коленку. Интересно, она когда-нибудь перестанет сбивать коленки? Мама вообще считает, что у Кит это особая примета.
– Ты издевался над Льюисом!
Распухший нос и запекшаяся кровь мешали Эду говорить, но возмущенный тон ему удался.
– Он меня ударил!
– Ты прекрасно понимаешь, что сам напросился.
– Сама видела, он хотел драки, – неразборчиво парировал Эд. – Что я мог сделать?
Кит стало противно, и она вышла в холл. Тэмзин только что закончила говорить по телефону. Рядом стоял Дики.
– Так нос сломан?
– Пап, я не знаю. Но раздуло его знатно.
– Где Эд?
– На кухне. Не хочу, чтобы он залил кровью комнату.
– А Льюис где?
– Убежал в лес.
– Ничего он не убежал, – вмешалась Кит. – Просто ушел.
– Помолчи, Кит, – отрезала Тэмзин.
– Да как он вообще посмел распускать руки?! – воскликнул Дики.
Кит вспомнила, как он сломал матери плечо об угол камина в гостиной, и той пришлось сочинять, будто она собирала яблоки и упала со стремянки. Полная чушь, если учесть, что мама в жизни не забиралась на стремянку и понятия не имела, где в саду яблони. В голове зазвучал голос Эда: «Твоя несчастная пьяненькая мамаша…»
– Папа, Льюис ударил Эда за то, что он сказал гадость о его матери.
Тэмзин и Дики пропустили ее слова мимо ушей.
– Тэмзин, позвони Гарри Ролинзу. А где Клэр? Ему нужно приложить лед.
Льюиса ждут большие неприятности, поняла Кит.
Дики ушел искать Клэр. Тэмзин принялась листать телефонную книгу на столе.
– Тэмзин! Но ведь Эд сказал ужасную гадость!
– Эр… Эр. Ролинз… Знаю, Кит, только это не оправдание. Ты сама видела, что он натворил. Подобное недопустимо.
– Я бы ему тоже врезала, если бы…
– Тсс! Кыш отсюда! – Тэмзин подняла телефонную трубку. – Гилдфорд сто тридцать один, пожалуйста.
Во время прогулки Льюису хотелось лишь одного – выбраться из леса. Если бы ему не приспичило увидеть Тэмзин, он бы вообще остался дома. Рука ныла после удара, он словно до сих пор чувствовал кулаком нос Эда. Солнце пригревало сильнее, впереди появился просвет, и вскоре лес закончился.
Место оказалось незнакомое. Вдалеке виднелся амбар, недавно скошенное поле щетинилось стерней. Льюис остановился. Среди бескрайнего простора в полной тишине ему было неуютно. К горлу предательски подступал страх. Если бы найти, с кем поговорить, может, удалось бы прогнать гнетущую тишину, однако Льюис никого в округе не знал.
Он зашагал вокруг поля, надеясь вернуться домой в обход. Наверное, следовало попросить у Эда прощения, но от воспоминания о его словах и самодовольной ухмылке Льюиса замутило. Захотелось найти его, убедиться, что нос у него в самом деле сломан, и заодно переломать еще и ноги. Льюис не противился кровожадным мыслям: так хотя бы получалось приглушить тошноту и липкий страх.
Чтобы не углубляться в лес, он обошел его по краю. Дорога заняла целую вечность. У дома он спрятался и вернулся только к ужину.
Поначалу Льюис думал, что сумеет объяснить отцу про Эда – любому ясно, что он сказал ужасную гадость, – но, войдя в дом, как будто впал в ступор и даже в мыслях не мог держать тот эпизод, не говоря уж о том, чтобы о нем рассказать.
Гилберт и Льюис сидели у камина друг напротив друга, а Элис устроилась с бокалом за карточным столиком у окна и молча наблюдала. Больше всего Льюису хотелось, чтобы она ушла и занялась каким-то делом.
– Зачем ты это сделал?
– Не знаю.
– А по-моему, ты собой доволен.
– Нет, сэр.
– Ну тогда расскажи! Я хочу понять, что на тебя нашло.
– Ничего, сэр.
– Ничего? Ты сломал нос сыну наших хороших знакомых без причины? Ударил его в лицо…
– У меня была причина.
– И какая же?
– Он… я хотел, чтобы он прекратил…
– Что прекратил?
Молчание.
– Что прекратил, Льюис? Что он такого делал? Объясни, наконец!
– Ничего.
– Льюис, это безумие! Мало того что ты жестоко избил Эда и доволен, так еще и без причины? Что с тобой случилось?
С Льюисом всегда было что-то не так. Что именно, он и сам толком не знал.
– Почему ты со всеми ссоришься? Ты понимаешь, как трудно тебя воспитывать?
Льюис молчал, и отец распалялся еще сильнее, намереваясь любым способом заставить его говорить. Льюис не понимал, чего тот добивается – сидел и слушал, ломая голову, как угодить отцу, да так ничего и не придумал.
Когда Льюиса наконец-то отправили наверх, он принялся ходить по комнате взад-вперед. Он не помнил, что случилось и почему он поступил так, как поступил, помнил только, что отец его ненавидит, и ненавидит заслуженно.
Он шагал и шагал как заведенный, раз за разом преодолевая один и тот же короткий путь. Дверь, окно, снова дверь, и так до бесконечности.
Гилберт и Элис тоже поднялись наверх и ушли в спальню. Наступила тишина, которую нарушал только шум в голове. Льюис остановился и стал прислушиваться. Тело как будто онемело. Он решил, что проще всего почувствовать боль, и принялся изо всех сил царапать ногтями руку. Не помогло, даже когда расцарапал ее до крови. Внезапно в памяти снова всплыли слова Эда, и у Льюиса перехватило дыхание. Ему захотелось сбежать, и, выскочив за дверь, он помчался вниз.
На лестнице было темно, к тому же Льюис не привык бродить по дому, когда Гилберт и Элис спят. Через приоткрытую дверь в гостиную виднелся столик с напитками. Льюис зашел и закрыл за собой дверь, чтобы его нельзя было увидеть сверху лестницы, и стал разглядывать бутылки. Интересно, что там? Он никогда раньше не пробовал спиртное, если не считать символического глотка на праздниках в детстве.
Виски выглядело темным и мрачным, к тому же им часто пахло от отца. Льюис выбрал джин и отхлебнул прямо из бутылки. Горло как будто прожгло насквозь, однако сахарный с горчинкой привкус показался на удивление знакомым и как будто привычным. Он выпил еще немного и стал ждать.
Пустой желудок обдало жаром. Гортань горела, во рту осталось крепкое послевкусие. Вскоре алкоголь проник в кровь, и сердце забилось быстрее. Все тело словно прошило током. Ощущение было опасным и умиротворяющим одновременно.
А потом в голове стало
